Хозяйка собственного поместья

Отличное приданое, просто отличное — усадьба с пьяницей и игроком папенькой, которого не выселить, даже если любящей дочери и взбрела бы в голову такая мысль. И, судя по тому, как строчка про усадьбу втиснулась между остальными, вписали ее после того, как составили основной документ. Интересно, кто додумался это сделать — сам папенька, пытаясь изобразить видимость богатого приданого? Или Виктор? Вряд ли Настенька, она, по словам мужа — да и судя по состоянию усадьбы, — родной свой дом ненавидела. Но чья бы это ни была идея и какие бы помыслы за ней ни стояли — спасибо ему. Иначе этот дом стал бы наследством, и его тоже кто-нибудь забрал бы за долги. А так кредиторы ограничились мебелью, да и то не всей.

Хотя сейчас мне стало очевидно, откуда взялась основная обстановка дома. «Кровать, два комода, одна кушетка, два табурета, шесть кресел, два столика на 2500 отр.», по всей видимости, были возвращены сюда Виктором вместе с постылой женой.

Оставшаяся «роспись» была короткой.

«Два образа: Живоначального Источника и всех Чудотворцев без окладов — 60 отр.;

шуба суконная на беличьем меху с каракулевым воротником — 200 отр.;

платье бриллиантиновое — 100 отр.;

четыре платья ситцевых разных цветов — 80 отр.;

два платка шейных кашемировых — 20 отр.;

одна пара рубах женских — 10 отр.;

пять пар чулок — 5 отр.;

два сундука, железом обитые, — 10 отр.».

«Всего расход двадцать четыре тысячи восемьсот двадцать пять отрубов» тоже было зачеркнуто и заменено куда более скромной суммой. Дрожащая подпись, как я и подозревала, принадлежала Настенькиному папеньке.

«По сему расходу получил» — еще две подписи. Настенькина, с завитушками, в которых я бы никогда не угадала ни девичью фамилию «Ольховская», ни обозначенную в конце документа «Северская». И вторая — словно вырубленная топором. Виктора.

Интересно, сильно ли он разочаровался, обнаружив, что реальный размер приданого почти в десять раз меньше обещанного? Или ему было все равно, ведь оно оставалось собственностью жены, а не его?

Хотя стоп. Виктор говорил, что оплатил все долги отца.

Да, верно. Под «росписью» земель, в которую я не стала вчитываться, чтобы не расстраиваться, лежали расписки о погашении долга. У Виктора хватило соображения не отдать эти деньги самому Ольховскому, а расплатиться с ростовщиками. Ровно для того, чтобы папенька снова все заложил, как свидетельствовали долговые расписки в папке. И недописанное письмо к дочери, в котором отец клялся и божился, что расплатится и передаст все приданое дочери честь по чести. Интересно, сам-то он в это верил? Или надеялся, что зять все разрулит за него, как и в прошлый раз? А зять уперся — да и кто бы на его месте не уперся? Тогда папенька не нашел ничего лучше, как застрелиться, Виктор выкупил земли у кредиторов, чтобы они не ушли из семьи, а семьи не вышло.

Впрочем, все это дела прошлые, а моя забота сейчас — научиться расписываться как Настенька. Пока — Северская. А как стану снова Ольховской, новую подпись придумаю.

Я попыталась повторить завитушки на обратной стороне фривольной картинки. Медленно, так что пальцы занемели, — и то, что получилось, совсем не походило на Настенькино кружево. Еще раз — с тем же результатом. Я подавила желание отшвырнуть перо. Ладно. Сперва попробую прописи.

Но и прописи меня не порадовали. Я ожидала, что они будут как в моем детстве. Сперва наклонные палочки, потом палочки с закругленным концом, петельки, кружочки, и только потом буквы. Здесь такой ерундой никто не озаботился. Алфавит с заглавными буквами, он же со строчными, страница слогов, и дальше сразу тексты в несколько предложений, нравоучительных — аж зубы сводит. Я даже пожалела местных детей, решив, что, когда будут свои, придумаю и сделаю для них нормальные прописи.

Тут же обругала себя размечтавшейся дурочкой и склонилась над столом, сопоставляя знакомые мне печатные символы с рукописными и их названиями, а потом покрывая бумагу закорючками. Почерк у меня — меня прежней, конечно же, — был профессиональным, без бутылки не разобрать. У Настеньки, судя по «росписи приданого», — бисерно-округлым, но читаемым. То, что получалось сейчас, могло бы напугать даже самого стойкого учителя начальных классов.

Я разогнулась, потрясла кистями, хихикнула, вспомнив почти забытое «мы писали, мы писали, наши пальчики устали».

Нет, так не пойдет. Я пытаюсь научиться, а по факту — заставляю себя переучиваться. Конечно, у меня ничего не получается. А надо просто вспомнить. Пусть не головой. Пусть на уровне нейронных связей — так же, как я «научилась» здесь читать.

Я отложила в сторону прописи, снова взяла перо, заставив себя расслабить пальцы, закрыла глаза. Перо заскрипело по бумаге. Есть! Завитушки, которые изобразила моя рука без участия разума, хоть и неуловимо отличались от оригинальной подписи, все же узнавались и не должны были породить лишних вопросов.

Воодушевившись, я исписала еще пару листов нравоучениями из прописей — в этот раз позволив рукам действовать почти без участия разума. Получилось неплохо.

Я отложила перо и поняла, что жутко хочу есть.

Вообще-то я никогда не принадлежала к «ордену ночных жриц», но волнение и пара часов кропотливой умственной работы пробудили во мне волчий аппетит. К тому же и свечка догорела. Надо сходить на кухню за новой, а заодно и поем. Хорошо, что Марья сегодня ночует в девичьей и я ее не разбужу.

Я не стала брать с собой огарок. Затушив свечу, добралась до двери кабинета почти на ощупь. Галерею, куда я вышла, заливал лунный свет, она отлично просматривалась, и выйдя в нее я почувствовала себя уверенной. Под ногами промелькнуло черное пятно, но прежде, чем я успела испугаться, Мотя потерся о мои ноги. Я погладила его, двинулась к кухне. Мотя зашагал передо мной. Я хихикнула.

«Только мы с котом в темноте вдвоем, — пропела я вполголоса, — только мы с котом на кухню идем…»

Вздрогнула, услышав, как открывается дверь.

— Анастасия? Вы не спите?

Я обернулась. В дверном проеме можно было разглядеть лишь силуэт, окаймленный теплым светом свечи из комнаты. Но мне и гадать не нужно было, кто это.

— Не сплю, — подтвердила я. — Аппетит разыгрался. Составите мне компанию, раз уж из-за меня лишились ужина?

— С удовольствием, — не стал жеманиться Виктор. — Только свечу возьму. Честно говоря, я как раз размышлял, не пробраться ли тишком на кухню. — Он обезоруживающе улыбнулся, и я, как девчонка, расплылась в ответной улыбке.

— Тишком не надо. — Я жестом предложила ему следовать за собой. — Полбеды, если Марья примет вас за домового, хуже, если я или Петр примем вас за грабителя. Да и у Дуни наверняка рука тяжелая.

— Да, учитывая, что ваши страхи оказались небеспочвенны, нарываться мне явно не стоит, — кивнул он.

— Вы действительно думаете на пришлых? — спросила я.

Виктор пристроил свечу на стол.

— Я не знаю, что и думать. Вы вооружились пистолетом задолго до появления тех мужиков. Так что явно не они бродили ночью по вашему дому.