Хозяйка старого поместья

Но всё это я готова была признать лишь мысленно. Потому что еще слишком сильна была обида.

– Всё совсем не так, Альмира! – откликнулся он. – Позвольте мне сначала рассказать вам обо всём. И нет, я не пытаюсь доказать, что я ни в чём не виноват. Я лишь пытаюсь объяснить, что у меня были на то некоторые причины.

Я чуть наклонила голову, давая понять, что готова выслушать его, и села на стоявшее у окна канапе.

– Это случилось во Фландрии. Мы переправлялись через реку, направляясь к Неервиндену. А войска Вильгельма Оранского пытались нашей переправе помешать. Нам приходилось перебираться вплавь под огнем вражеской артиллерии. Снаряд разорвался рядом со мной, мою лошадь убило – как и многих товарищей, что были подле меня. Я и сам потерял сознание и скрылся под воду. Это видели несколько человек из нашего полка – они посчитали, что я погиб. И когда после боя стали составлять списки погибших, то мое имя там тоже было.

– Значит, это случайность? – спросила я. – То известие о вашей гибели, что привез мне офицер, оно было сделано не по вашему наущению?

– Разумеется, нет! Мне бы и в голову не пришло обманывать вас намеренно. В том месте было сильное течение – оно отнесло меня слишком далеко от того места, где был наш полк. Но меня выбросило на берег, и там меня подобрали крестьяне. Они оказались достаточно великодушны, чтобы не воспользоваться моей слабостью. Они выходили меня, и я провел у них несколько месяцев, то впадая в забытье, то выходя из него на короткое время. Но когда я, наконец, пришел в себя, то оставаться у них и дольше я уже не мог – им самим едва хватало пропитания. К тому же я был почти недвижим и превратился для них в обузу. Я попросил мужчину, который ухаживал за мной, найти кого-то из французских офицеров и рассказать ему обо мне. Так он и поступил. А офицером, к которому он обратился, оказался мой старый друг – барон Пуанкаре, который после ранения направлялся к себе домой. Он-то и рассказал мне, что вас уже известили о моей гибели. А к тому времени я уже понял, что не смогу подняться на ноги. Это было слишком тяжело осознать. Барон предложил мне отправиться вместе с ним к нему домой, и я с радостью ухватился за это предложение. Я не мог показаться вам в таком виде, Альмира!

Я слушала его со слезами на глазах – каждое слово давалось ему нелегко. Я старалась не смотреть на его дрожащую руку, но мой взгляд обращался к ней снова и снова. И де Валенсо чувствовал это. Наверно, я смотрела бы и на его ноги, но они были прикрыты пледом.

– К тому времени вы уже несколько месяцев считались вдовой. И ведь вы могли уже снова выйти замуж! Нет-нет, я не осудил бы вас. Вы вышли замуж без любви, и я сам сделал слишком мало для того, чтобы вы прониклись ко мне каким-то светлыми чувством. Так что вы не обязаны были скорбеть обо мне. Возможно, вы даже были рады тому, что освободились от нелюбимого мужа.

Я издала возмущенный возглас. Как же плохо он меня всё-таки знал!

– Меня беспокоило только одно – что титул и поместье после моей гибели должны были перейти к моему кузену. Я не мог допустить, чтобы вы лишились всего.

– И тогда вы написали мне письмо, – сказала я.

– Да! – подтвердил он. – Если бы вдруг оказалось, что всем завладел де Прежан, то я вынужден был бы объявить о себе, чтоб вернуть титул и имение. Но из вашего ответного письма я узнал, что у меня появился сын. Вы не представляете себе, что я испытал, получив такое известие! Мой сын, моя плоть и кровь, новый де Валенсо!

Его глаза тоже заблестели, и он отвернулся и долго смотрел на огонь в камине.

– Вы отправили нам все свои деньги, – тихо напомнила я.

– Пуанкаре отказался принять от меня хотя бы ливр, – усмехнулся он. – Они с женой ужасно обижались, когда я называл себя нахлебником.

– Мне кажется, они очень хорошие люди.

– О, да, это так!

– И всё-таки вы должны были нам обо всём рассказать! Мы имели право это знать! Мы все – и я, и ваша мать, и ваши дети!

До этого он старался не смотреть мне в глаза, но сейчас не отвел взгляд.

– Да поймите же, Альмира, я не мог!

– Не могли сразу, – согласилась я, – когда лежали в крестьянском доме во Фландрии. Но потом! Потом, когда вы получили от меня письмо, и узнали, что я не вышла снова замуж, а у вас есть сын!

– Напротив! – возразил он. – Именно тогда, когда я стал получать ваши письма как барон Пуанкаре, я и не мог уже ничего рассказать! Потому что я не мог позволить себе предстать перед вами калекой! Беспомощным, ни на что не способным мужчиной!

Рука его задрожала еще сильней, и я уже не могла сдержать слёз.

– Но неужели вы думали, Эмиль, что в таком состоянии вас будут меньше любить ваши мать или дочь? Что они предпочли бы оплакивать вас как погибшего, а не видеть вас каждый день пусть даже и в этом кресле?

– А вы? Вы, Альмира? – выдохнул он. – Вы не имели оснований меня любить даже тогда, когда я был здоров! Так зачем вам нужен был бы муж, который даже с кровати не в состоянии подняться без посторонней помощи? Мне было бы невыносимо знать, что вы испытываете ко мне не только жалость, но и презрение.

Сначала я хотела ему возразить – так горячо, как только смогла бы. Но потом поняла, что во многом он был прав. Если бы он вернулся ко мне тогда, я вряд ли смогла бы его полюбить. Не потому, что он стал калекой, а потому, что он бы оставался тем самым графом де Валенсо, который сам меня никогда не любил. Наш брак был необходимостью для обеих сторон, и таковым бы он и оставался, если бы… Если бы не эти письма, что связали накрепко Бретань и Прованс.

– Давайте всё оставим как есть, Альмира! – продолжил он, так и не дождавшись от меня ответа. – Возвращайтесь домой и будьте там хозяйкой. А иногда, если вас не затруднит, сообщайте мне о том, что у вас происходит. Мне будет достаточно знать, что у вас всё хорошо.

Неужели он предлагал мне это всерьез? Неужели он думал, что я смогу оставить его здесь и делать вид, что ничего не случилось? Возможно, я смогла бы так поступить, если бы речь шла только о графе де Валенсо, которого я знала прежде. Но ведь за эти месяцы я узнала его совсем другим. И от этого другого я не могла отказаться.

– Надеюсь, письма мне вы писали сами? – осторожно спросила я.

Он усмехнулся:

– Исключительно сам. Я не смог бы доверить их даже лучшему другу. И когда в моей руке что-то есть – нож, ложка или перо – она почти не дрожит.

– Мне показалось, когда я читала их…, – я сделала паузу, пытаясь подобрать нужные слова и не покраснеть при этом, – что человек, который их писал, испытывал ко мне какие-то чувства. Значит, я ошибалась?

Он посмотрел на меня с изумлением:

– Что вы такое говорите, Альмира? Конечно, я испытывал к вам чувства! С самой первой нашей встречи!

Я недоверчиво покачала головой:

– Простите, но я не верю вам, ваше сиятельство. Вы всегда смотрели на меня как на человека другого сорта – того, кто ниже вас по положению и моральным качествам.

– Это не так, Альмира! – он так сильно подался вперед, что я испугалась, что он упадет с кресла. – Я влюбился в вас с первого взгляда. Я никогда не видел никого красивей вас! Простите, что не считал нужным сказать вам это раньше. Но признаюсь – тогда я видел в вас лишь красивую женщину. О ваших душевных качествах и о стойкости духа я смог узнать гораздо позже. Боюсь, я так никогда и не узнал бы о них, если бы продолжал оставаться вашим мужем.

А мне уже хотелось не плакать, а смеяться – потому что ровно те же слова ему могла сказать и я сама. Потому что я тоже смогла узнать его с другой стороны только по этим письмам.