Хозяйка старой пасеки

— Глафира Андреевна, — вырвал меня из размышлений голос Стрельцова, — вы позволите мне после обеда переговорить с Савелием Никитичем?

— Конечно. — Я попыталась улыбнуться. — Это же ваша обязанность. А я пока…

— А вы пока отдохнете, — безапелляционно заявила Мария Алексеевна. — На вас лица нет, голубушка. Дела подождут до завтра.

— Но…

— И слушать ничего не желаю. Доктор, скажите ей!

— Совершенно согласен, — поддакнул Иван Михайлович. — После такого потрясения нужен покой. Хотя бы пару часов.

— У меня нет времени на отдых, — возразила я. — Нужно…

— Нужно набраться сил, чтобы справиться со всеми делами, — перебила генеральша. — Поверьте моему опыту, голубушка, если свалитесь с ног, толку не будет никакого.

— Сейчас я принесу… — Я смутилась. — Простите, я не нашла чай и заварила травы.

— Чай наверняка у Граппы под замком, — сказала Мария Алексеевна.

— Граппы? — не поняла я.

— Агриппины Тимофеевны, покойницы: мы, старики, ее так между собой звали. Надеюсь, позже господин исправник позволит нам разобраться с вещами.

Стрельцов кивнул.

— Конечно.

— Но это потом. Сейчас мы попьем горячего, потом Глаша непременно отдохнет, я пока обустрою комнату, где мы с Варенькой сможем поселиться. Я часто гостила у Наташи и прекрасно помню, где что в доме.

Наташи? Глашиной матери — сообразила я. Хорошо, что не спросила вслух, ошалев от напора генерала в юбке. Открыла рот, чтобы возразить, но она не дала мне и слова сказать.

— И не спорьте. Вам на сегодня достало хлопот, и они еще не закончились. Раз уж я напросилась в гости, сама и обустроюсь, и графинюшке помогу. Это напоминает мне… — Она начала какую-то новую историю из своей бурной жизни. Я не стала слушать, под предлогом хлопот с чаем.

Наконец все встали из-за стола.

— Варенька, душа моя, вам тоже не помешает прилечь, — распорядилась генеральша. — Кирилл Аркадьевич, будьте любезны, помогите кузине подняться в комнаты. Иван Михайлович, проследите, чтобы наша хозяйка действительно отдохнула. Можете дать ей чего-нибудь успокоительного.

— Дом запущен, — сделала я последнюю попытку. — Я одна не справлялась с уборкой, и…

— Велика беда! — отмахнулась генеральша, снова не дав мне договорить. — Позову Агафью, она мигом все сделает. А я пригляжу.

Видимо, выражение лица у меня стало довольно кислым, потому что она добавила:

— Сделает-сделает. Уж с одной вздорной бабой справлюсь. У меня офицеры Павла Дмитриевича по струнке ходили!

— Охотно верю, — согласился Стрельцов, пряча улыбку.

— Но она под замком.

— Думаю, жестоко запирать бедную женщину в комнате, — прощебетала Варенька. — Безделье расслабляет тело и приводит в беспорядок разум. Так что поповне уборка пойдет только на пользу. А вам, Глашенька, в самом деле нужно отдохнуть перед новыми хлопотами.

Я поняла, что сопротивляться бесполезно. В конце концов, может быть, они и правы. Блины опустились в желудок приятной тяжестью, от смородинового отвара с медом разморило, и глаза закрывались сами.

Доктор улыбнулся в усы.

— Думаю, и без успокоительного обойдемся. Позвольте, я провожу вас, Глафира Андреевна.

— Не стоит беспокойства, — улыбнулась я в ответ.

— Тогда я вас покину, если не возражаете. Заключения, которые я обещал, на столе в гостиной, в двух экземплярах, для вас и для Кирилла Аркадьевича. Варваре Николаевне нужны лишь время, здоровая еда и хорошая компания. Савелия Никитича я навещу через день, проверить его раны. На сегодня мои дела здесь закончены, а другие пациенты тоже требуют внимания. Особенно сейчас, когда Анастасия Павловна немного отошла от дел.

— Да, конечно. Вы очень много для меня сделали, и, как бы ни закончилась эта история, я все равно останусь очень вам благодарна.

— Думаю, все будет хорошо.

Я проводила доктора до его лошади, он взлетел в седло легко, словно молоденький. Отдыхать. Я грустно посмотрела на лошадок Вареньки и исправника. Они так же грустно — на меня.

— Пойдем, — вздохнула я, отвязывая смирную кобылку. — Раз уж твоя хозяйка здесь застряла…

— Я позабочусь о лошадях, — перебил меня знакомый голос. Стрельцов мягко — но так, что я и пикнуть не успела — забрал у меня поводья. — А вы ступайте, самое время для сиесты.

9.2

«Сиесты». От этого слова веяло зноем, яркими южными красками, и здесь, среди лип и березок, под порывами по-весеннему холодного ветра, оно прозвучало настолько неуместно, что я едва не рассмеялась.

— Вам тоже нужен отдых, с утра носитесь туда-сюда.

— Я — мужчина, здоровый и крепкий, а вы — юная барышня, в которой, простите, непонятно в чем душа держится.

Кажется, это не было комплиментом. Но, прежде чем я нашлась что ответить, исправник обезоруживающе улыбнулся.

— В самом деле, Глафира Андреевна, стоит ли препираться из-за таких мелочей! Полагаю, скоро вернется ваш дворник, и я передам эту заботу ему, а если и нескоро — мне не впервой ходить за лошадьми. — Он потрепал по шее своего серого жеребца. — Я люблю их, и это меня нисколько не затруднит. Ступайте.

«А заодно дайте мне время осмотреться здесь как следует» — словно бы повисло в воздухе. А может, я додумала лишнего. В собственном доме я бы не позволила посторонним болтаться без присмотра, но здесь…

Здесь мне в любом случае придется довериться посторонним. С таким хозяйством не справиться в одиночку. Нужны работники. Нужны домашние слуги, хотя бы уборщицы… горничные, поправила я себя. Нужно привыкать мыслить понятиями этого мира. А раз без чужих мне все равно не обойтись, то почему бы не начать привыкать к этому прямо сейчас?

Я поднялась в «свою» комнату. При свете, льющемся из окна, она выглядела еще жальче, чем утром. Облупившаяся штукатурка, перекошенный комод, кровать — скорее нары из грубых досок, сундук под ними. На подоконнике — молитвенник, который сам распахнулся на молитве об усопших. По крайней мере, мне так показалось, прежде чем я попыталась вчитаться и строчки рассыпались на непонятные закорючки. Я тряхнула головой и подумала, что слишком устала, чтобы разбираться в этом.

Заглянула в комод. Льняное нижнее белье, довольно поношенное, и пара сорочек из фланели, наверное, на холода. Штопаные чулки, хлопковые и шерстяные, несколько чепчиков, фартуки и теплая шаль. В сундуке — валенки и тулуп; еще два платья, таких же заношенных, как и то, что на мне, разве что чистых — впрочем, некоторые въевшиеся пятна так и не отстирались. Одно черное платье. Я достала его, встряхнула. Должна ли я надеть траур после смерти последней родственницы? Никто мне ничего не сказал — но, судя по всему, и не скажет. Похоже, мне придется признаться и остальным в полной потере памяти и спросить Марию Алексеевну, как быть.