Хозяйка заброшенного поместья
Шрифт:
— Не за барыней это, а за тобой нечисть приходила. Допился ты до того, что и душу свою пропил. — Конюх охнул, а Виктор продолжал: — Если бы я тебя не нашел да барыня не отогрела, уже сам бы русалкой по лесу бегал.
Тогда уж русалом, что ли. Но я придержала эту мысль при себе, чтобы не портить воспитательный процесс.
— Бог тебя в этот раз уберег. Меня послал да барыню вразумил. Только второго раза не будет. Еще хоть один раз водку в рот возьмешь, там тебе и конец придет. Понял ты меня?
Петр торопливо закивал. Трясло его все сильнее.
Точно почувствовав эту мою мысль, нянька распахнула дверь, неся большую кружку.
— Как вы велели, Анастасия Павловна, чтобы горячий, но не жегся.
— Помогите его усадить, — велела я Виктору.
Тот недоуменно вскинул бровь, но послушался. Я поднесла к губам кучера кружку.
— Пей.
Петр попытался взять чай сам. Недоуменно посмотрел на перевязанные руки, тряхнул, пытаясь освободить их, но я была начеку и поймала.
— Оставь как есть.
— Так я бы сам кружку взял. Как раз бы и отогрел. Да и чешется…
Это хорошо, что чешется.
— Оставь как есть, — повторила я строже. — И пей чай.
Он подчинился, стуча зубами о кружку. Я продолжала объяснять:
— Руки ты отморозил, и ноги тоже. Насколько сильно — пока не знаю.
Пульс и на запястьях, и на тыле стопы сохранился, и это внушало надежду, что мужик не станет инвалидом.
— Зачесались — значит, начали понемногу отогреваться. Скоро заболят. Знаешь, как когда ногу отсидишь или руку отлежишь?
Петр закивал.
— Вот примерно так же, только намного сильнее. Надо перетерпеть. С этим я ничего поделать не могу.
— Разве у вас уже закончился парегорик? — вмешался вдруг Виктор. — Если уж не побрезговали руки запачкать, так отжалейте и лекарства.
Парегорик? Раствор опиума с камфарой и спиртом? Где ж ты вчера был со своими подсказками, когда я Марье руку без обезболивания вправляла?
Вот только дозировок этакой экзотики я точно не помню, неоткуда. Прошли те времена, когда подобными вещами лечили что угодно, от головной боли до младенческих колик, и хорошо. Может, на этикетке будет прописано, а если нет, рисковать не стану — этак недолго пациента и на тот свет отправить.
12.2
— Да что вы, барин, — опомнился Петр. — Не надо мне этого… горика. Мы люди простые, к барским штукам непривычны. Перетерплю.
Надо все-таки поискать — в сундуках Настеньки было множество коробочек, которые я пока не открыла. Потом порыться в маменькиных журналах: если это модное средство, может, и описание найдется.
Надо, надо, надо… Ежедневник завести, что ли, чтобы в голове все не держать? А то вон поесть некогда.
Поддерживая эту мысль, желудок громко заурчал.
— Вы сами тоже собирались есть на кухне? — поинтересовался Виктор.
— Нет, в столовой. Стоя, как лошадь! — не удержалась я. Слишком уж много яда было в его голосе.
— Хотел бы я на это посмотреть.
— Хотеть не вредно. — Нет, мне срочно нужно поесть, мозгу
явно не хватает глюкозы. Другого объяснения этому детскому саду у меня не было. И поскольку Виктор убираться не торопился, пришлось добавить. — Но вы можете посмотреть, как я ем на кухне. Приглашение на кашу еще в силе.Ладно, в конце концов он за доктором скатался, а что не застал, так не его вина. Больного напоить помог. «Отжалею», как он выразился, миску перловки, не объест.
Зайдя в кухню, Виктор огляделся. Внимательно, будто инспектор из Роспотребнадзора. Лучше бы он так внимательно комнаты оглядывал, где жену оставил!
— Мойте руки, — сухо сказала я, подавая пример. — Перловкой не побрезгуете?
— Перловкой цари не брезговали, а мне и вовсе не по чину, — так же сухо ответил он.
Я поставила перед ним миску с деревянной ложкой. Виктор насупился было, но, когда увидел, что себе я взяла такую же посуду, вытаращил глаза. Я сделала вид, будто не заметила ни его досады, ни изумления. Оправдываться за грехи папеньки, который к тому же и вовсе не мой папенька, я не собиралась. Да и не до того было: каша пахла так, что как бы слюной не захлебнуться. Но пришлось есть чинно, как на званом ужине.
— Передайте Марье мою благодарность, каша выше всяких похвал, — сказал Виктор, попробовав.
— Обязательно. Но вы сами можете ее поблагодарить.
Не стоит ему говорить, кто на самом деле готовил кашу, я же не школьница — хвастаться элементарными вещами.
— Результат будет обратный. Она слишком привязана к вам, чтобы нормально относиться ко мне.
Я пожала плечами, не зная, что сказать. Не спрашивать же прямо, за что он так невзлюбил Настеньку. На самом деле моя предшественница и мне не слишком нравилась, даже со слов бесконечно обожающей ее няньки. Но Виктор-то на ней женился не под дулом пистолета? Должен был знать, кого в жены берет!
— Что у Марьи с рукой?
— Неудачно упала.
— Это может быть перелом. По дороге от вас я еще раз заеду к Евгению Петровичу. Сказали, он на родах, возможно, уже вернулся.
— Она откажется.
Виктор поджал губы.
— Я оплачу его визит.
— Я сказала: «Марья откажется», а не «я не буду платить», — я изо всех сил сдерживала раздражение.
Ладно, Виктор женился на больших… глазах и тонкой талии, но Настенька-то зачем пошла за человека, который каждое слово вывернет в какую-нибудь гадость? Драгоценностей ради? И ведь не спросишь.
— Я вчера собиралась сбегать за доктором. Она не позволила. Боится. Возможно, не зря.
— Деревенские предрассудки, — проворчал Виктор. — К слову, откуда вы знаете, как обходиться с обмороженным? Вы действовали и говорили слишком уверенно для наития.
— Чай будете? — спросила я, поднимаясь. — С медом или несладкий?
— Я пью несладкий.
Опять прокололась! Ладно, если что, и тут буду ссылаться на частичную потерю памяти после «нервной горячки». Я налила чай нам обоим, вернулась за стол.