Храм Василия Блаженного

– Дядя Тарас, а стрельнуть дашь?!
– выпалил, сам пугаясь собственной смелости, Колька.

– Вот про это у нас уговора не было, - тут же охладил пылкие замыслы участковый.

Мальчишки несколько разочарованно повздыхали, но сбились вокруг участкового и стали что-то оживленно ему рассказывать, отчаянно жестикулируя и показывая пальцами куда-то за огороды, в сторону перелеска. Тарас Миронович слушал, внимательно кивая головой, потом отпустил мальчишек, всем без исключения пожав на прощание руку.

– Ну что, батя, сказали что путное мальчишки? Кто крадет? подступился к отцу старший, Сергей.

– Сказали, - недовольно буркнул участковый.
– Васька это.

– Да быть того не может!
– хлопнул себя по коленям Григорий.

– Может, не может, но похоже, что так оно и есть, зачем пацанам врать?
– резонно возразил участковый.

– Что, опять Ваську искать будем?
– вздохнул Сергей.

Библиотека

А Васька был совсем рядом. Старательно вытерев босые ноги о ворсистый пластиковый коврик перед дверями, возле которых он снял сандалии, прежде чем войти, он прошел в зал библиотеки.

– Васенька?
– привстала навстречу ему слегка удивленная библиотекарша, не избалованная вниманием читателей.

– Васька?
– еще больше удивилась ее добровольная помощница, дочка Наталья.
– Тебе что надо?

– Книжку, - с трудом ворочая языком от волнения, но с достоинством, ответил Васька.

– Ты разве читать умеешь?

– Наташа!
– возмутилась мать.
– Как тебе не стыдно! Ты, Вася, не слушай ее, глупенькая она. Ты проходи, Вася, проходи. Иди к полкам, сам выбери книжку.

И она открыла калиточку, пропуская Ваську в книгохранилище, к стеллажам с книгами.

Придерживая полы кимоно он прошел за перегородку и раскрыв рот принялся разглядывать книжное изобилие на стеллажах.

Мучительно морща лоб, двигая бровями, с трудом читал он названия, водя по корешкам пальцем, проигнорировав предложенные ему для обзора полки с детскими книжками с картинками, которые так любил обычно рассматривать. К удивлению библиотекарши Нины Петровны он пришел не поглазеть на картинки, а явно что-то пытался отыскать, притом даже не среди художественной литературы, а среди словарей, энциклопедий и справочников.

Наташа, студентка библиотечного техникума, приехавшая к матери на каникулы, исподтишка разглядывала экзотическое Васькино одеяние, расползающийся на животе халат, едва доходивший ему до колен, на смешного крокодила на задних лапах и с синим языком, на могучие, кривые и ужасно волосатые ноги с громадными босыми ступнями.

– Наташа!
– постучала карандашом по столу мать.
– Ты его смущаешь.

– А я что?
– таким же сердитым шепотом отозвалась дочка.
– Я ничего. Чего это он так смешно вырядился? Он что - ориентацию поменял, да?

– Какую ориентацию?
– не поняла мать.
– Он прекрасно ориентируется, и вполне соображает...

– Какая ты скучная, мам, я же не про это, я про сексуальную ориентацию спрашивала.

Мать даже книгу выронила.

– Господи! Не успел ребенок от дома на два шага отойти, а уже только и разговоров, что о сексе. И где только нахваталась? Ты бы так в техникуме знания нахватывала.

– Мам! Да сейчас про секс любой первоклашка все знает.

– Вот-вот, оно и видно, что про это вы все знаете, а писать грамотно забыли научиться. Это вот что за слово такое - "околологический"? заглядывая в карточку, заполненную дочкой, спросила Нина Петровна.

– Где?
– вскинулась дочь, заглядывая матери через плечо.
– Значит, так на книжке написано. Я что, сама, что ли, названия придумываю? Я с обложек списываю.

– На обложке написано - "онкологический"! Не Васю надо рассматривать, а писать внимательнее.

– А что? Вася очень даже ничего, - озорно хихикнула дочка, - смотри, какие плечищи!

– Вот егоза!
– усмехнулась мать.
– Пиши, давай, озорница.

И они углубились в работу. Скучную и кропотливую работу библиотекаря: формуляры, реестры, карточки, картотеки, описи...

Наташа старательно писала, склонив голову набок, как первоклассница, даже кончик языка прикусила.

Глядя на дочку, вспомнила Нина Петровна, как приехала сюда работать с молодым мужем. Он - учитель, она - библиотекарь. Как радовались они всему, что с ними происходило в новой, взрослой и самостоятельной жизни, самостоятельной работе, собственному дому, который им выделил поссовет, как молодым специалистам, пообещав квартиру в строящемся кирпичном доме. Конечно, она понимала, что все эти льготы касались прежде всего ее мужа, молодые учителя, как правило, в поселке не задерживались. Отрабатывали положенное и перебирались в Рязань, Владимир, а то и в Москву.

Радовались Нина Петровна с мужем новой школе, выстроенной в поселке, а вернее - всем поселком. Это была по-настоящему народная стройка. Каждый житель хоть что-то сделал на строительстве, хотя бы мусор строительный убирал. И школа получилась - на загляденье, из обкома начальство приезжало школу смотреть. И как вовремя школа подоспела! Как раз дочке в первый класс идти. А отцу - в последний.

Через неделю-другую он должен был уехать. Без Нины Петровны и без Наташи, родившейся в поселке. Все тихие слезы по этому поводу были выплаканы, все слова, и злые и добрые, были сказаны. Остались усталость, пустота, безразличие и тихое желание, чтобы все это поскорее закончилось.

Сидела в тот вечер Нина Петровна дома у стола, под лампой настольной, подшивала воротничок кружевной к школьному платью дочки. Муж лежал на кушетке, прикрыв лицо газетой. То ли дремал, то ли думал о чем-то своем. Наташа играла в уголке в куклы, посадив их за столик, кормила горошинами, которые старательно накладывала им в тарелочки.

Нина Петровна отложила шитье, устало сказав Наташе, что пора спать, завтра рано вставать в школу.

– Ура! В школу!
– обрадовалась Наташа, забыв на минуту о домашних неприятностях, но заглянула в заплаканное мамино лицо, вздохнула, и молча пошла умываться...

Нина Петровна спала на кровати, а муж - на кушетке. Именно он первый услышал среди ночи Наташины всхлипы. Когда Нина Петровна подбежала к дочкиной кровати, муж уже сидел на краешке, держа дочку на коленях. Она плакала негромко, задыхалась, лицо отекло и приобрело синеватый оттенок. После кратких вопросов выяснили, что играя в куклы она засунула себе в нос горошину и забыла об этом. Твердая горошина за ночь разбухла и стала перекрывать ей дыхание. Мать и отец светили в нос лампочкой, пытались извлечь горошину, но все тщетно.