Храни её

— Спасибо за медведя, Мимо. Это лучший подарок, который я когда-либо получала.

Где-то на вилле ударил колокол. Виола вздрогнула.

— У нас мало времени, так что слушай. Все идет быстрее, чем я думала. Сама виновата, надо было сразу догадаться. Их намеки, количество гостей… Я тебя не брошу, слышишь? Мы же дали клятву. Я просто хочу сказать тебе, что… Ты услышишь известие… Но этого не произойдет, ясно? Мы всегда будем вместе, ты и я, Мимо и Виола. Мимо будет ваять, а Виола — летать.

Я никогда не видел ее в таком состоянии. Она снова открыла дверь и выбежала. Я хотел пойти за ней, но потерял ее из виду и снова затерялся в коварном лабиринте, под взглядами потрескавшихся портретов бесконечных предков Орсини. Мне удалось открыть ставню, покинуть дом сзади и, обойдя его кругом, вернуться в главную гостиную, чьи высокие французские окна выходили в сад. Гости спускались со второго этажа на первый в атмосфере ощутимого возбуждения. Темнело, но большие факелы, зажженные слугами, гарантировали, что тьма не победит никогда. Ab tenebris, ad lumina. Орсини хранили верность своему девизу. «От тьмы — к свету».

Теперь все толпились в бальном зале. На эстраде маркиз с маркизой присоединились к маленькому бритоголовому человечку, которого я видел в компании Стефано. Его супруга, худощавая женщина на голову выше его, стояла рядом. Между ними стоял мальчик моих лет, с костлявым лицом, обезображенным всеми проблемами подросткового возраста. Одетый в точно такой же костюм из плотного твида, как и у отца. Слуга позвонил в колокольчик, и воцарилась тишина.

— Дорогие друзья, — объявил маркиз, — какая радость видеть вас всех на вилле Орсини в день рождения нашей дочери Виолы.

Аплодисменты. Виола без кровинки в лице поднялась на эстраду. Теперь на ней было кремовое бальное платье.

— Красивое платье, не правда ли? — шепотом спросил Франческо.

Он возник рядом со мной, в своей любимой позе, заложив руки за спину. Двадцатилетний молодой человек, не поражавший ни красотой, ни какими-то изъянами, но банальность черт ежесекундно отменялась на редкость живым блеском голубых глаз. Мне редко доводилось такие видеть. Они смотрели ласково и мягко. Я так и не понял, специально ли он научился так смотреть на людей, или делал это искренне, или просто так казалось из-за длинных ресниц, роднивших его с сестрой.

— Нет, — ответил я. — Ее платье ужасно.

До сих пор не понимаю, с чего я это ляпнул. Может, во мне уже зарождалось эстетическое чувство. Виола была худенькой девушкой, юной дикаркой, а вовсе не куском кремового торта, появившимся на сцене. Она бы наверняка со мной согласилась, иначе зачем пичкала меня трактатами о платье и моде, объясняя, что не существует понятия низкого жанра, что все можно возвести в ранг искусства. Вместо того чтобы обидеться, Франческо рассмеялся, затем посмотрел на эстраду, нахмурил бровь и снова взглянул на меня:

— Полагаю, ты прав. Это платье ей не идет.

Так родились причудливые отношения, что будут связывать нас долгие годы.

— Моя дочь уже не маленькая девочка, — продолжал маркиз. — И сегодня вечером мы счастливы объявить о предстоящем союзе двух великих семей. Через полгода мы отметим помолвку Виолы с Эрнстом фон Эрценбергом!

— Нет… — прошептал я.

Под крики «виват!» юноша в твиде неуклюже шагнул вперед и протянул руку Виоле. Виола уставилась на него, тяжело дыша, и в панике оглянулась на толпу. Мне хочется верить, что в тот момент она искала меня. Отец с ласковой улыбкой подтолкнул ее к юному Эрнсту, который все еще протягивал ей руку, но как-то без особой радости. Виола взяла руку, не глядя на ее владельца.

— Этот союз тем более ценен, что он сделает будущее поколение, детей наших детей, одним из влиятельнейших семейств в стране, судьба которой слишком часто оказывается в руках людей некомпетентных.

Я обратился к Франческо:

— Но вы же не заставите ее выходить за него замуж?

— А почему бы и нет?

— Ей всего шестнадцать! Ей еще столько нужно совершить!

— Извини, но ведь ты, мне кажется, знаешь ее только с сегодняшнего утра, или я ошибаюсь?

— Нет. Я ее не знаю. Просто у меня… такое впечатление.

— Я понимаю. Виола всегда производит сильное впечатление.

— Благодаря этому союзу, — еще громче провозгласил маркиз, — и как символ наших общих высоких устремлений, станет возможным еще один великий проект! Я с огромной радостью сообщаю вам, что не позже чем через два года в Пьетра-д’Альба придет электричество!

В других обстоятельствах меня, возможно, позабавил бы контраст между слугами, которые слушали разинув рты, и гостями, которые встретили объявление вежливыми хлопками. Они в большинстве своем были жителями крупных городов, а для таких людей выключатель уже не казался чудом. Они не понимали, как невероятно сложно технически подключить такую отдаленную местность, как наша, — скорее всего, потому что по сути ничего не понимали в электричестве.

— Бог хранил и приумножал богатства наших семейств, дабы и мы отдавали взамен, — подытожил маркиз. — Чтобы мы освещали путь, и не только метафорически, всем тем, кто вверен нашей опеке…

— Еще немного, и отец возомнит себя Богом, — прошептал мне Франческо и подмигнул.

— Итак, через два года в этих самых садах загорится первый уличный светильник. А пока пейте, танцуйте и веселитесь в честь нашей дочери Виолы и юного Эрнста! Сегодня вечером прославленная семья Руджери дарит вам фейерверк.

Я вышел в сад и сел на скамейку. Из гостиной доносились чуть приглушенные звуки оркестра, всплески вальса.

Скотская, тошнотворная балаганная музыка с дунайских берегов звучала в честь семьи, упакованной в твид. Значение союза с ними совершенно не поддавалось моему разумению. Но одно было ясно: Виола не пойдет учиться в университет. Не будет летать. Или ходить слушать мертвых. Не будет держать меня на плаву, толкать вперед, все дальше, к тем уже близким берегам, где нас с ней встретят и будут чествовать, как королей. Я уже шел ко дну.

Ночь опустилась на плато, тьма легла на стены поместья. Я никогда не был так близко от комнаты Виолы, за исключением того дня, когда туда шлепнулся. Ее окно возвышалось тремя этажами выше, черное и пустое.

— Простите, падре, — сказал я, когда мимо меня снова прошел Франческо. — Вы не видели Виолу?

— Я еще не падре, я всего лишь семинарист. И нет, я с тех пор не видел сестру. — Он жестом подозвал управляющего: — Сильвио, вы видели синьориту Орсини?

— Нет, сударь. Полагаю, что она с вашими родителями.