Храни её

— Вот, жить будешь тут.

— Когда я смогу увидеть блоки? Я хотел бы как можно быстрее уехать назад.

— Да что это за история с блоками?

— Мой дядя же покупает у вас блоки мрамора!

Метти смотрел на меня как на сумасшедшего, я на него — так же.

— Ничего не понимаю в твоей истории с блоками, малыш. С твоим дядей все оговорено. Мне нужны руки для работы в Дуомо. Я на время арендую тебя у его мастерской. Он будет платить тебе зарплату, как раньше.

Я понял. Не всё, не детали, но суть: дядя меня сбагрил.

— Я не могу остаться.

— Как хочешь. Можешь переночевать здесь. Если останешься, то завтра в семь утра иди на обтеску, это сразу за главным зданием.

Он пошел прочь, чуть кособоко, со странным дисбалансом туловища, выставляя при каждом шаге правое плечо и как бы компенсируя отсутствие руки. Я рухнул на соломенный тюфяк, оглушенный. Потом вспомнил про послание Альберто для Метти. Я лихорадочно вскрыл конверт. Внутри был еще один конверт с пометкой WIWO. Это Альберто пытался написать мое имя. Внутри — только один листок, на котором он нарисовал — а рисовал он хорошо, старая сволочь, с изяществом, достойным Ренессанса, — то, что называется digitus impudicus [13] . Крепко стоящий вертикально средний палец, схваченный быстрым росчерком угля, полный жизни и вызвавший у меня рык ярости. Тысячи мыслей хлынули в голову одновременно. Из дяди, несомненно, получился бы выдающийся художник, что его дернуло выбрать скульптуру?! Здорово он меня провел! И самое ужасное, что подобную интригу нельзя было выстроить за неделю, прошедшую после его возвращения. Он сбагрил меня не в отместку за историю медведем, которого я изваял. Он вынашивал этот план уже давно, просто потому что не любил меня. Получалось, меня вообще мало кто любил на свете, причем одна из этих немногих лежала в больнице и к этому времени, возможно, уже перестала меня любить.

13

Бесстыдный палец (лат.).

Я не мог остаться. Виола нуждалась во мне. Дядя все придумал гениально. Я не мог остаться, не мог уехать. У меня не было денег. Метти будет платить за мою работу дяде, а тот не заплатит мне никогда. Я оказался заложником. По сути, я всегда был заложником судьбы, но Виола почти каждую ночь разрывала эти цепи. Я дал себе клятву, мрачную клятву на железной кровати.

Альберто Суссо, сукин сын. Однажды я убью тебя.

Я не сдержал данное слово, как и многие другие обещания.

Флоренция, темные годы. Хорошая зацепка для моего биографа, хотя тогда я еще не подозревал, что когда-нибудь люди заинтересуются моей жизнью. Еще меньше я подозревал, что, когда они заинтересуются моей жизнью, я сделаю все, чтобы усложнить им задачу.

Братья, когда я перестану бороться и испущу наконец последний вздох, отнесите меня в сад. Похороните меня под прекрасным белым камнем из Каррары, которую я так любил. Только не вырезайте на нем мое имя. На гладком камне будет приятно лежать. Я хочу, чтобы меня забыли. Микеланджело Виталиани (1904–1986) сказал все, что хотел сказать.

Обтеска, ангар из гофрированного железа, была пристройкой к задней части главного здания. Когда я пришел туда в семь утра, циркулярные пилы уже визжали. На меня никто не обратил внимания.

Я помогал тут и там и вскоре превратился, как и шестеро других рабочих, в призрак, покрытый мраморной пылью. В таком грохоте невозможно было говорить, разве что в редкие моменты простоя, когда люди сидели на каменном блоке, уронив руки на колени и глядя в пустоту. Изможденного вида парень по имени Маурицио, который, похоже, был тут за главного, вручил мне «Тоскано». Я жестом бывалого зажег сигару, хотя никогда не курил, и закашлялся до слез. Маурицио взглянул на меня лукаво, но без злобы. Он-то не просто курил, он дышал коричневым дымом, вдыхая его, как только тот выходил изо рта, что позволяло ему выкуривать одну и ту же сигару дважды, а то и трижды. Табак и мраморная пыль покрывали его язык, зубы, бороду и наверняка все внутренности желтой коркой. Я из гонора докурил свою первую «Тоскано» до конца и тут же выблевал ее за пределами здания.

Я не видел Метти весь день, всю неделю. Обедали все вместе в старой трапезной — главное здание когда-то было палаццо, потом монастырем, потом стояло заброшенным, использовалось как сарай, а теперь здесь обосновался Филиппо Метти. Первый этаж северного крыла занимала скульптурная мастерская, где работала элита флорентийских скульпторов. Метти когда-то был одним из выдающихся ваятелей города, пока не потерял руку при взрыве в Капоретто. Причем потерял в буквальном смысле. Он поднял подразделение в атаку, но ее остановил прилетевший снаряд, и люди отступили под градом глины. Вернувшись в укрытие, он громко сказал: «Фу, пронесло! А могло кончиться плохо», и тут какой-то солдат спросил его, где рука.

Обтеска была адом, трюмом корабля, самой неблагодарной работой. Мы распиливали блоки и подгоняли куски мраморной облицовки фасадов. Иногда мы расчищали блоки, предназначенные для скульптур, если работа не была сделана в карьере. Метти только что выиграл один из лучших контрактов в регионе — частичную реновацию Миланского собора, знаменитого Дуомо. Работы было так много, что он нанимал людей даже из-за границы. В трапезной бросалась в глаза разница между элитой, скульпторами, которые за едой веселились и вышучивали друг друга, и парнями с обтески, запорошенными пылью с головы до ног, которые сидели молча, мрачно уткнувшись в тарелку. Какими бы зазнайками ни были скульпторы — а держались они очень заносчиво, — нас они не задирали. На обтеске собрались крутые парни, рецидивисты, дезертиры, уклонисты — все, кого мир считал трусливым отребьем, но чтобы ужиться с ними, требовалось большое мужество.

В течение этой первой недели мне удалось раздобыть почтовую марку. Я написал Абзацу (на адрес его матери, потому что легко мог вообразить, как дядя перехватывает корреспонденцию) и вложил туда же письмо для Виолы. Каждое утро у меня сводило живот от страха. Я открывал глаза миру, не зная, есть ли в нем самый дорогой для меня человек. Я стал прорицателем, весь день искал бесчисленное множество знамений, при необходимости выдумывал новые. Три вороны сидят на трубе — Виоле совсем плохо. Поднимусь по лестнице до площадки не переводя дух — она выживет. Вечером, после ужина, я бродил по суглинистому берегу Арно, пьянея от запаха тины и холодного воздуха, любуясь бликами луны на колокольне Джотто, на том берегу. Я ни разу не перешел мост, потому что чувствовал себя недостойным такой красоты и не хотел открывать произведение Фра Анджелико без Виолы, может быть, она еще посмотрит его вместе со мной. А еще поговаривали, что на улицах небезопасно, что в городе за пустяк могут перерезать глотку.

Через неделю после моего приезда Метти показался снова. Я узнал его по походке, увидев с другого конца двора.

— Значит, ты остался, — заметил он, когда я бросился к нему.

— Да маэстро. Я хотел вас спросить… Почему я на обтеске камня?

— Потому что мне нужны руки на обтеске и твой дядя сказал, что ты справишься с такой работой.

— Но я умею ваять.

Он уперся здоровым кулаком в левое бедро.

— Не сомневаюсь. Но, видишь ли, тут у меня важные проекты, а не отделка загородной виллы. Будешь хорошо работать, обещаю, что сможешь поучиться у моих учеников, а если что-то схватишь, пойдешь наверх. Ну, беги.

Он начал обходить скульптурную группу, которую выставили на обозрение посреди двора: святой Франциск, милостиво взирающий на мир. Я опустил голову и вернулся на обтеску, в жизнь призрака.

Мои товарищи вскоре стали выказывать мне некоторое уважение. Думаю, они по-своему ценили, что я не уклоняюсь от работы и не ссылаюсь на свой рост. Наоборот, я упорно брался за самое тяжелое. Взамен меня угощали пивом, сигарами, всеми запретными яствами, к которым я прежде не прикасался. И давали марки, самую ценную для меня валюту в те недели.

Через двенадцать дней после приезда я получил письмо от Абзаца. Оно жгло меня через внутренний карман до наступления первого перерыва, в десять утра, когда я наконец смог открыть его, греясь на редком солнечном свете у порога мастерской.

Дорогой Мимо!

У нас ничего нового. Альберто все так же глуп, а Анна все так же красива. Мы скучаем по тебе. Про Виолу ничего не слышно, даже слуги мало что знают. Одни говорят, что умерла, другие — что нет. Я пришлю тебе свежие новости, как только узнаю. Твой друг Витторио.

Р.S.: Эммануэле говорит, что скорее бы ты вернулся, без тебя все плохо.