Храни её
Шрифт:
В то утро Сара приняла меня около одиннадцати часов, когда наконец выплыла на солнышко. Явно не для такого рода услуг. Она лечила меня довольно энергично, но все равно я не испытывал такого наслаждения с тех пор, как покинул Францию. За мной ухаживали.
— Хочешь, прочитаю твое будущее, малыш?
— Не надо, я путешествую во времени.
— Что?
— Ну да, я ведь только что пришел из прошлого. Секунду назад меня здесь не было, а теперь — вот он я.
— Что?
— Да так, ничего.
Выходя из вагончика, я услышал, как она бормочет:
— Ну и псих, почище Альфонсо.
Я стал клоуном, зловещим клоуном, ни капли не смешным.
Я стал постоянным членом труппы — единственным, если не считать Бидзаро и Сары. Остальные приходили и уходили, спали бог знает где и назавтра могли появиться или нет. Сара иногда играла Еву в «Сотворении мира» — Еву довольно упитанную и мало одетую, которую в конце концов глотало крылатое красное чудище неизвестной породы. Публика принимала это с восторгом. Половина людей, с которыми я в то время водился, были одного роста со мной. Их сообщество не только не радовало меня, но даже раздражало, вероятно, потому что существовало только под цирковым шатром. Оно выделяло нас, а не делало нормальными. Публика шла смотреть, как мы шлепаемся, кувыркаемся и топчем друг друга, спасаясь от динозавров, которые, согласно евангелию от Бидзаро, оспаривали у нас, людей, мировое господство. Каждый вечер я ругался с Бидзаро и требовал сочинить для меня что-нибудь не такое унизительное. Он приподнимал брезентовый полог, прикрывавший вход в шапито с вечно переполненными трибунами, и насмешливо смотрел на меня. И с каждым вечером я спускался все ниже и снова плюхался в грязь, а потом смывал ее спиртом.
Сначала мы с Сарой держали дистанцию и принюхивались друг к другу, как два диких зверя. Я часто замечал на себе ее взгляд, проницательный, немного сбивавший с толку, как будто она пыталась что-то рассмотреть в подростке, который по ночам якшался со всем городским сбродом и возвращался назад белый, как смерть, с адским похмельем. Ее присутствие успокаивало меня, мне нравилась бесцеремонность, с которой она иногда командовала или наставляла нас с Бидзаро, зато и я открыто высмеивал ее карты Таро, ее прорицания, весь мир нелепых сказок, который Виола научила меня презирать. Мы задирали друг друга или игнорировали.
Как-то вечером, когда я принес ей дрова в вагончик, Сара задержала меня. Она открыла сундучок, достала синюю коробку и бережно развязала ленточку. Внутри покоились два странных фрукта на рельефной подстилке с пустыми гнездами от дюжины других.
— Ты пробовал финики? Раз в год мне их дарит один клиент. Их привозят издалека, так что я берегу их и ем по капельке. Внутри начинка из миндальной пасты. Давай, попробуй, это два последних.
— Но если они последние…
— Пробуй, говорю.
Я взял финик, раздавил зубами его липкую мягкую плоть и проглотил экзотическое яство почти целиком. Сара покачала головой, откусила от своего половинку и стала смаковать ее, перекатывая во рту так вожделенно, что у меня вспыхнули щеки. Я отвел взгляд. Передо мной на квадратном столике лежала колода карт, горела палочка благовоний.
Когда я снова поднял глаза, финик исчез. Сара опять смотрела на меня тем взглядом, от которого мне становилось не по себе.
— Тебя интересует Таро. Спрашивай.
— Хорошо. Ты действительно веришь в эту чушь?
Она как будто удивилась, затем кивнула:
— С самого рождения мы делаем только одно: умираем. Или пытаемся изо всех сил отсрочить роковой момент. Всех моих клиентов приводит одно и то же, Мимо. Им до ужаса страшно,
как бы они это ни выражали. Я раскладываю карты и придумываю слова, которые ободряют людей. И все они уходят чуть выше держа голову и какое-то время просто чуть меньше боятся. Главное, они верят.— Ну, тогда конечно…
— Вот именно. Тогда — конечно.
— А как ты сама лечишься от страха смерти, ведь себя не обманешь?
— А я ем финики. — Она грустно взглянула на пустую коробку и положила руку мне на щеку: — А ты не боишься смерти, Мимо?
— Нет. Во всяком случае, своей не боюсь.
— Значит, ты не такой, как все.
— Да что ты, первый раз слышу!
Сара рассмеялась, примкнув к лагерю тех, кого забавлял мой поганый характер, — к лагерю моих друзей. Я отправился в конюшню, но не успел сделать и несколько шагов по ярмарочной площади, как она появилась в дверях своего вагончика.
— Эй, Мимо!
— Да?
— Когда настанет твой черед, а будет это, надеюсь, нескоро, поверь, тебе будет страшно. Страшно, как всем.
Год 1922-й протек в ритме Арно и монохроме ярмарочной площади, где цвет рыжей земли разбавлялся только цветом рыжего кирпича. Я научился предсказывать будущее по мрамору башен и дальних фасадов. Сверкая, они предвещали дождь. Тускло выглядывая — жару. Днем я редко покидал цирк — боялся встретить знакомых. В моих кошмарах они обычно выглядели как Нери или Метти. Не знаю, чего я боялся больше: обрадовать своим видом первого или разочаровать второго.
Ночью мы с Бидзаро шастали по городу. Мой патрон добирал за счет мелких краж и скупки краденого. Мы часто посещали те же притоны, что и раньше, где его, кажется, все знали. Иногда он встречал странных персонажей, которых я никогда не видел, и разговаривал на одном из многих языков, которыми владел, — точно на английском, немецком, испанском и на трех-четырех других, мне непривычных. В те дни мало кому можно было доверять, но нигде потом я не чувствовал себя спокойнее, чем среди этих мошенников с их своеобразным кодексом чести. Никого не волновало, фашист ты или большевик, католик или безбожник. Мы были багроворожими горластыми пьяницами, единым народом, мы крепко держались друг за друга до самого рассвета, потому что ночью сильно качало, и так проходили сквозь шторма нелегкого времени.
В первые погожие дни нахлынула тоска. Не хватало запаха лесов Пьетра-д’Альба — я испытывал почти физическую боль, так что однажды утром не смог встать. Я написал Виоле длинное письмо, ругательное, оскорбительное, в котором обзывал ее Иудой и отрекался от всего нашего прошлого. На следующий день я с риском для жизни выбрался в город, дошел до почты и просил отыскать это письмо и ни в коем случае не отправлять адресату. Мне посмеялись в лицо, Poste Italiane была гордостью королевства именно потому, что отправляла письма незамедлительно. Тогда я вернулся и написал новое письмо, в котором умолял Виолу не верить первому. Обратный адрес я не указал — не хотел, чтобы она узнала, чем я занимаюсь.
Я мало что помню из того года. Все дни походили друг на друга, что уж говорить о ночах! Мы переползали из ночи в ночь, не приходя в сознание. Бидзаро был странным персонажем, другом и отцом одновременно, с той только разницей, что с ним требовалось постоянно быть начеку. Нередко бывало, что мы вроде хорошо проводим время после отличного выступления, и вдруг он говорит мне: «Ах ты мой карлик», на что я неизменно отвечаю, что я не карлик и не его, и вот мы уже мы готовы вцепиться друг другу в глотки. Кто-то из собутыльников обычно растаскивал нас и заставлял пожать друг другу руку, что мы и делали волей-неволей, но каждый с улыбкой пытался посильнее стиснуть другому пальцы.