Храни её
Шрифт:
Придя в мастерскую, я не колебался ни секунды.
— Уезжаем, — объявил я Зозо.
— Но куда?
— Не знаю. Куда угодно.
— Я не бывал в Милане…
Уже темнело, когда я бросил чемодан на заднее сиденье. Небо над нашими головами тяжелело темнопузыми тучами, сверкало зарницами. Мы направились на север. Вскоре разразилась гроза, одна из последних гроз перед наступающим летом, все кипело, пахло смертью и цитрусовой настойкой. Я не переоделся. Конверт Виолы так и торчал из внутреннего кармана пиджака, брошенного рядом с багажом. Я взял его, прикинул на ладони, хотел что-то разобрать сквозь бумагу, но из-за темноты ничего не увидел. После долгой борьбы с собой я положил
Мой дорогой Мимо, я знала, что ты долго не выдержишь и вскроешь это письмо, несмотря на данное слово. Я просто хотела сказать тебе, что я знаю.
Я знаю, что каждый раз, когда ты предавал меня — тогда во Флоренции, и снова сегодня вечером, попросив меня сдаться, и теперь, вскрыв это письмо, — ты всегда делал это из любви. Я никогда не сердилась на тебя, правда. Твой дорогой друг Виола
Я нервно захохотал, и Зозо испуганно посмотрел в зеркало заднего вида. Мы только что въехали в Понтинвреа. Посреди грозы уютно светилась оранжевая вывеска гостиницы.
— Остановись тут.
— Тут? Но зачем?
— Выпьем.
Зозо припарковался на площади перед заведением, под платаном. Оставалось пройти всего метров двадцать, но мы вымокли насквозь. Я заказал два пива и уткнулся в кружку. Всего час назад мой гнев был гранитной глыбой. Черный и блестящий, угловатый. Но вот она, иллюзия, еще одно колдовство Виолы. Чем больше мы удалялись от Пьетры, тем слабее становилось заклятье, и гранитная глыба на самом деле оказалась просто кучей песка. Как я ни старался сдержать гнев, он утекал сквозь пальцы. После второй кружки от него не осталось следа.
— Что, не едем в Милан?
Я улыбнулся расстроенному Зозо:
— Не едем.
— Хочешь, чтобы я сейчас отвез тебя обратно?
— Переночуем здесь. Я замерз и устал. Вернемся завтра утром. Так что возьми себе еще одну кружку.
Мы легли спать сразу после полуночи первого июня 1946 года, в легком подпитии. Здание отеля, в прошлом — каменная мельница, выходило окнами на реку. Зозо занял одну кровать, я — другую. Я уже не помню своего тяжелого вязкого сна, вроде бы убегал от какой-то неясной угрозы. Что-то стреляло. Или взрывалось.
Когда я открыл глаза, стояла непроглядная ночь. Я лежал не в своей постели, а посреди комнаты. Лицом вниз, с полным ртом пыли. Ладони саднило. Зозо откашливался, стоя на четвереньках рядом со мной. Он хотел что-то сказать, мотнул головой и снова закашлялся. В воздухе стояла густая известковая пыль. Нужно проветрить комнату. Выйти. Кровь заливала глаза. Я повернулся к окну.
Не было ни окна, ни стены, только огромное пятно ночи.
Одиннадцатибалльное землетрясение по шкале Меркалли обрушилось на Пьетра-д’Альба и ее регион первого июня 1946 года в 3:42.
В гостинице, где мы остановились, жертв не оказалось, поскольку мы были единственными постояльцами. Восточный фасад, выходящий на реку, рухнул, здание стало похоже на кукольный домик. На улице билась в истерике хозяйка. Мы, как смогли, ее успокоили, и Зозо тронулся с места. В пять часов мы направились в сторону Пьетра-д’Альба. Дождь прекратился.
Дорога в нескольких местах прерывалась небольшими трещинами или осыпями, которые мы не без труда, но преодолели. За десять километров до Пьетры повреждение дороги составляло уже метров двадцать. Пришлось бросить машину. Мы спустились в русло реки и вскарабкались на другой
берег. Шли молча. Мы миновали деревню, которую я видел ночью. Сметена полностью. Ни единого звука, только курица бегала среди обломков.В середине дня повторный толчок швырнул нас лицом вниз на землю. На горе, через дорогу, коричневый селевый поток полосой перерезал лес. Ели поломались, как спички.
Мы прибыли в Пьетра-д’Альба незадолго до заката. Грязные, измученные, в засохшей грязи и крови. Когда мы поднялись на плато, Зозо заплакал. В воздухе пахло горелым камнем. Деревни больше не было. Ничего, кроме руин церкви. Весь ландшафт изменился. Плато стало бугорчатым, неровным и как будто накренилось. Я побежал, задыхаясь, по разбитой дороге, потом напрямик через поля, подвернул лодыжку, рухнул, снова встал, не чувствуя боли. Мы миновали мастерскую. Сарай превратился в груду досок, половина дома рухнула, а посередине, в том месте, где раньше была каменная чаша, гейзером бил чудодейственный источник. Я не остановился — Витторио с матерью были в Генуе — и поспешил дальше, к вилле Орсини, вдоль полей, вспаханных рукой обезумевшего бога. Меня встретил медведь, которого я изваял для Виолы в шестнадцать лет. Его отбросило от виллы вниз, к воротам, и разломило надвое.
Виллы Орсини с ее красивыми зелеными шторами, виллы Орсини с ее оборками и вощеным паркетом, который я когда-то осмелился запятнать своей кровью, больше не существовало. Ее обломки были наполовину завалены грязью и деревьями. Лес за домом обрушился, оставив зияющую рану под открытым небом, пейзаж напоминал карьер. Уцелела всего сотня апельсиновых деревьев. Я бросился в руины, стал ворочать камни, которые мог поднять, схватился за балку, она не подалась, я тянул ее, пока не почувствовал на плече руку Зозо. Я оттолкнул его, опять схватился за балку, а потом усталость взяла свое.
Я скатился по обломкам, наполовину потеряв сознание, и разбил лоб. Зозо накинул мне на плечи свою куртку.
— Мимо… Бесполезно. Надо ждать спасателей.
Я не знаю, сколько времени они добирались туда и как проехали. Идти было некуда, и мы с Зозо провели ночь, соорудив хижину из нескольких досок, подпертых камнями, прижавшись друг к другу. Впервые с момента моего прибытия на плато царила абсолютная тишина. Ни птиц, ни насекомых. Разруха бесшумна. Ночью пошел ливень. И вдруг они появились. Целая толпа людей в форме, выкрикивавших приказы. Увидев нас, они стали кричать от радости, накидывать нам на плечи шерстяные одеяла в огне зари. Плато никогда не было таким розовым, как в то утро, словно разбитый, расколотый камень в последнем вздохе испускал так долго хранимый внутри цвет.
Виолу нашли первой, незадолго до полудня. Ее комната находилась на верхнем этаже, в той части дома, которая не была завалена оползнем. Я побежал, когда услышал крики, вырвался из рук, которые пытались меня удержать. Чуть ниже кучи обломков один сапер перекладывал ее на руки другому. Второй принял ее и опустился на корточки, чтобы уложить на землю. Виола была нагая и вся в пыли. Я встал на колени рядом с ней, коснулся ее лица и прикрыл валявшейся рядом шторой. У Орсини был странный пакт со смертью: она забирала их нетронутыми. Как и ее брат Вирджилио, найденный рядом с искореженным поездом, она осталась необезображенной. За исключением нескольких царапин и жутких шрамов, которые через тридцать лет после полета все еще исполосовывали ее ноги, руки и туловище и которых я никогда не видел. Только в тот момент по размеру шрамов я понял, что ей пришлось пережить после падения. Правая нога ниже колена была немного подвернута. Но меня поразило ее лицо. Мне всегда казалось, что у нее тонковатые губы, но я ошибался. Теперь, когда их больше не приходилось сжимать, губы казались полными и чуть изгибались в улыбке. Прядь волос упала на спящее лицо, я отодвинул ее пальцем. Моя сломленная Виола. Зозо плакал вместо меня.