Храни её

Виола воспользовалась возможностью и колесила по дорогам, посещая самые отдаленные уголки своего избирательного округа. С приближением лета дни становились длиннее, хотелось отдыха и ласки. Потом эти осененные Гесперидами ночи разродятся целым сонмом ребятишек.

О своей слепоте я не сказал Виоле ни слова. Я уверял ее, что начну ваять после выборов. Хотел объяснить все потом — знал, что она поймет. Нас звала дорога, бесконечная и радостная. Мы часто засыпали, привалившись друг к другу на заднем сиденье машины, оставляя Зозо в качестве часового. Уезжали рано утром и возвращались поздно вечером. И потому не заметили, как за одну майскую неделю апельсины и лимоны припудрились пылью с равнины. Эту пыль принес не ветер — трамонтана, сирокко, либеччо, понан или мистраль, — а «Фиат-2800», несколько раз приезжавший на виллу Орсини и покидавший ее.

С тех пор, как треснул купол Сан-Пьетро-делле-Лакриме, маркиз уже не был прежним. Каждый раз, когда его привозили к воскресной мессе, он ерзал на стуле, выл, протягивая единственную активную руку к поврежденной фреске, как раз между адом и раем. Что он там видел? Предстоявшую ему дорогу? Годы собственной юности, когда он столько раз разглядывал этот купол и росписи в нетронутой целостности, дремал под ними во время бесконечных месс, брал в жены маркизу, крестил детей, отпевал старшего? И вот теперь этот купол и фреска перечеркнуты уродливым черным зигзагом. Ремонтные работы начались. Эксперты твердо заверяли: все восстановят в практически первозданном виде. Центр трансепта занимали строительные леса, и службы временно проводились в боковой часовне, не способной вместить всех желающих. После двух церковных празднеств, испорченных выкриками и стонами маркиза, решили больше в церковь его не возить. Дон Ансельмо еженедельно ходил причащать его на виллу Орсини.

За две недели до выборов настроение Виолы резко упало. Я не раз был свидетелем ее уходов на дно и не беспокоился. Она делала вид, что все в порядке, но пока мы ехали, ее взгляд блуждал по окрестностям. Ей больше не хотелось говорить. Зато с теми, кого она называла своими будущими подопечными, напротив, она снова становилась самой собой, радостной и внимательной. Она пожимала человеку руку — и получала голос. Затем на обратном пути снова впадала в меланхолию. Однажды утром я зашел за ней и увидел, что она опирается на трость. Я сказал, что забыл в доме какую-то мелочь, нашел Стефано и поделился с ним своими тревогами. Он пожал плечами:

— Наверное, дни такие, у женщин бывает раз в месяц, ну ты понимаешь, о чем я.

Дата выборов приближалась, и теперь нередко мы получали то яйца, брошенные в лобовое стекло, то, что еще досадней, проколотое колесо. Зозо оказался ценнейшим помощником и неизменно возвращал нас на правильную стезю. Пьетра-д’Альба застыла в ожидании, все затаили дух. По обочинам дороги, в полях замедлился темп работ. Крестьяне, опираясь на вилы, задумчиво провожали нас взглядом. Возможно, задавались вопросом, предпочитают ли они короля — прежнего, Витторио-Эммануэле, уже сменил его сын Умберто — или республику: выбор между ними надо было сделать в тот же день.

По возвращении в мастерскую я узнал, что Витторио уезжает на две недели в Геную и вернется только ко дню голосования, а потом снова поедет туда. Они с Анной, постоянно видя друг друга при передаче детей, которые уже не были детьми, взяли привычку подолгу гулять вместе и беседовать. Когда приходило время расставаться, всегда возникал момент небольшого смущения, какое-то непроизнесенное «а может» витало в воздухе. Витторио намеревался воспользоваться этим пребыванием, чтобы выгулять немного мою мать и свою собственную, которые очень подружились, вывезти их из Пьетра-д’Альба. Полупризнанной целью было, если получится, вернуть Анну. Эммануэле напросился участвовать в этой сентиментальной туристической эпопее. Он боялся оставаться один, почти каждую ночь ему снилось, что банда безликих мужчин пытается его повесить. Один парнишка из деревенских взялся развозить почту, пока он не вернется. Моя мать расчувствовалась, уезжая, и снова пролила несколько аметистовых слез, как в 1916 году, когда сажала меня на поезд. Мне пришлось напомнить ей, что она уезжает всего на две недели и будет в часе езды отсюда, но в Италии в каждой поездке есть потенциал легендарного странствия. Витторио по дороге высадил меня перед церковью, потому что я обещал дону Ансельмо чуть подремонтировать одну скульптуру на портале, не снимая ее оттуда. Все равно Виола прекратила поездки. До выборов оставалась всего неделя. Жребий был брошен.

Я вернулся в мастерскую пешком. Это был один из тех чудесных весенних вечеров, когда в воздухе пахнет глицинией и жасмином, даже когда поблизости нет ни того, ни другого. Я вышел из деревни и спускался к плато, когда рядом со мной остановилась машина. Задняя дверца открылась, показался Франческо.

— Залезай.

— Разве ты не в Риме?

— Садись, Мимо.

Я повиновался, убежденный, что он обо всем догадался. Он знал, что я не буду ваять его Пьету, что я решил поручить работу другому. Но за всю дорогу он ничего не сказал, просто смотрел в окно. На перекрестке его водитель свернул направо и высадил нас перед входом на виллу Орсини. Там, омытая пурпурной водой сумерек, уже стояла другая машина, «Фиат-2800». Франческо надел кардинальскую дзукетту и пошел впереди меня в обеденную залу.

На пороге меня ждало изумление. За столом, который не был накрыт к ужину, ждало несколько человек.

Маркиз, маркиза, Стефано. И против них с другой стороны стола — старик Гамбале в окружении двух сыновей. Франческо сел возле брата и указал мне место с краю стола.

— Как продвигается работа над Пьетой? — вежливо спросил он.

— Нормально.

Я настороженно сел и молча обвел всех взглядом. В комнате пахло пчелиным воском. К нему примешивался запах пота, исходивший от Гамбале, которые провели день на своих цветочных полях. Маркиза время от времени прикрывала нос платочком. Но был и другой запах, еще более явственный, — запах финала.

— Мы пригласили тебя, — сказал наконец Франческо, — чтобы поделиться важной информацией. Семьи Орсини и Гамбале наконец примирились. Это мощный символ на заре новой эры.

Гамбале подтвердили его слова кивком — скупые на жесты, бесстрастные жители гор.

— Поздравляю. Я рад за вас, хотя так и не понял, из-за чего вы враждовали.

Наступило долгое, чуть неловкое молчание, затем старший Гамбале произнес хрипловатым голосом:

— Как бы то ни было, а веские причины были.

— Семья Гамбале любезно уступает нам землю, которая отделяет наши поля от принадлежащего нам озера. Таким образом мы сможем не только восстановить акведук и устроить орошение, как захотим, но и использовать половину земли для посадки четырехсезонных лимонов и валенсийских поздних апельсинов, что позволит поднять урожайность на шестьдесят процентов. На другой половине земель мы посадим бергамот, который откроет для нас очень прибыльный парфюмерный рынок.

— А взамен? — спросил я.

— Взамен, — подался вперед Стефано, — Виола должна отказаться от участия в выборах.

Я вскочил. Франческо мрачно взглянул на брата и сделал жест умиротворения. Я уселся на место, тяжело дыша.

— Есть проблема, Мимо. Присутствующий здесь Орацио, — он указал на старшего из сыновей Гамбале, — является кандидатом на выборах в законодательное собрание. Он выдвинулся, потому что группа… инвесторов рассчитывает на его поддержку в прокладке автомагистрали в соседней долине.

— А Виола препятствует проекту, — прошептал я. — И Виола победит.

Орацио что-то буркнул и почесал бородатую щеку. У него было лицо зверя, да он и был зверюгой, но лисьи глазки горели умом.

— Виола не выиграет, потому что откажется в пользу Орацио, — поправил Франческо. — Это соглашение послужит усилению обеих наших семей.

— А что думает сама кандидатка?

Стефано усмехнулся, а его брат вздохнул.

— Ты ее знаешь. У нас с ней был такой же разговор неделю назад. Она несгибаемая. Ты — наш единственный шанс ее переубедить.

— Я? Зачем мне ее переубеждать?

Новые нерешительные переглядывания. Стефано открыл было рот, но Франческо опередил его. Кажется, я уже догадывался, что именно он скажет.

— Потому что инвесторы, о которых идет речь, — это люди, которым нельзя перечить. Мы живем в непростое, но увлекательное время. Мир меняется. Никто не может этому противостоять. Наша задача — сопровождать это изменение.

— Подожди, правильно ли я тебя понимаю?

— Да, были угрозы, — признал Франческо.