Хранитель слёз

Медленно падал снег. Уже наступил вечер. Никиту, оглядывающего огромное здание аэропорта, машины, спешащих людей вдруг озарило дежавю. Да ведь это уже было! Когда-то было. Но странно... этого не могло быть, ведь он впервые прибывает в Петербург самолётом и его впервые вот так встречает Михаил. Однако дежавю было очень ярким и, как и любое дежавю, вызвало приятно-странное недоумение.

Они выехали из аэропорта и направились в город. Улицы были пропитаны предновогодним настроением.

– - А ты изменился, Никита, -- улыбался Михаил.
– - Повзрослел!

– - Пришлось повзрослеть. Я учитель, преподаю русский и литературу школьникам. А они ещё и не тому научат!

Оба засмеялись. Михаил начал нервно тереть пальцем нижнюю губу и, когда желание смеяться свелось к минимуму, коротко произнёс:

– - Соня умерла.

Затем включил "дворники", и те, словно выказывая напряжение нотариуса, быстро забегали по ветровому стеклу, затягивая снежинки под свои лопасти.

– - Давно?
– - тихо спросил Никита.

– - Пять дней назад. Похоронили рядом со Светой и Лизой. Теперь они все вместе...

Помолчали. Было слышно лишь, как теребится стеклоочиститель. Через минуту нотариус его выключил.

– - От чего умерла?

– - Наркотики...

– - Она страдала, -- с глубокой задумчивостью проговорил Никита.

Михаил ничего не ответил. Лишь чуть кивнул.

– - Очень страдала... Я бы тоже страдал, оставшись в этой квартире после всего, что произошло. Но меня спасло, что я уехал. А она осталась...

Помолчали ещё минуту.

– - Зачем же тогда я, раз уже похоронили?
– - спросил Никита.

– - Она оставила тебе квартиру.

– - Что, снова завещание?
– - ухмыльнулся Никита, однако ухмылка тут же сползла с его лица, и оно стало уставшим и грустным.

– - Ага, -- кивнул нотариус.

– - Мы едем сейчас туда?

– - Туда.

Никита впал в раздумья.

– - Да и деньги свои ты так и не забрал. Уехал неизвестно куда, даже родителям не сказал.

– - Но ведь я не выполнил условия договора...

– - Теперь уже не важно, -- вздохнул Михаил.
– - Каждый из нас за это получил. Каждый извлёк урок. Не себе же мне оставлять эти деньги. Сегодня уже поздно, я тебя отвезу на квартиру, а потом поеду домой. Семья ждёт, сам понимаешь. А утром заеду к тебе по всем юридическим вопросам. Сегодня отдыхай, ты с дороги, уставший.

Прошло какое-то время. Никита глядел в окно. По улицам, разноцветно украшенным к приближающемуся празднику, за ручку держась, тут и там шествовали парочки.

– - Ты признался жене?
– - спросил Никита.

Михаил, выдержав небольшую паузу, произнёс:

– - Признался. В тот же день, после нашей с тобой последней встречи.

– - И что она сказала?
– - Никита внимательно посмотрел на Михаила.

– - Ты не поверишь.

– - Я попробую.

– - Она просто молча подошла ко мне, крепко обняла и поблагодарила.

– - И всё?..

– - Всё. После этого между нами начались совсем другие отношения. Такого я себе даже представить не мог. Кажется, полюбили друг друга ещё больше. Открылось что-то новое, какой-то свежий глоток.

– - Кажется, понимаю...

– - Понимаешь?

– - Да, понимаю. Честность всегда спасает.

– - И тебя спасала?

– - Я ею не воспользовался, когда она мне была так нужна.

– - Но ведь не поздно сделать это сейчас. Быть честным никогда не поздно.

– - Я подумаю об этом...

* * *

Никита почувствовал дух Сони, как только переступил порог. Вся квартира была буквально пропитана её страданиями. Валяющиеся где ни попадя стеклянные бутылки, бокалы, чашки; засохшие тёмные лужи на грязном полу, изорванные обои.

"Соня... Что же здесь с тобой было все эти годы?" -- подумал Никита, глядя на то, что стало с былой квартирой.

В комнате Лизы, как ни странно, всё осталось по-прежнему. Настенный телевизор, оранжевое кресло, книжный шкафчик. Единственное, что изменилось -- появилось новое окно. Окно, от которого уже много лет некому и незачем прятаться. Всюду покоился толстый слой пыли. В эту комнату Соня, по всей видимости, заглядывала не часто.

В комнате напротив -- всё было перевёрнуто. На полу валялись скомканные простыни и одежда, окурки, снова скопище бутылок -- не было ни одного чистого уголочка. На кровати лежали горелые ткани. Призрак прошлого, долгое время живший под ней, всё-таки вырвался на свободу. Но, неподготовленный к новой среде обитания, с непривычки ослеп от невыносимо яркого света и растаял в муках...

Никита подошёл к столу. К тому самому, за которым когда-то начинал писать свой роман. На нём лежала фотография "10х15". Три лица, глядящие прямо в объектив. Посередине -- молодой тёти Светы. Слева -- с хитрой улыбкой, озорным подмигивающим взглядом и высунутым языком -- подростка Сони. И третье -- со скромно поджатыми губками и розовыми пухленькими щёчками -- совсем малюсенькой Лизы.

Никита держал снимок в руках, и внезапно его словно проняло током. Глядя на эту фотографию, он ощущал, что внутри него странным образом всё встало на свои места. Подобно божественному откровению, снизошло понимание: все эти трое на фотографии хотели лишь одного.

Любви.

Самой обычной любви.

Из-за её нехватки и случилось всё то, что случилось.

Тётя Света мечтала жить одной семьёй с мужчиной -- любить его и быть любимой женщиной.

Соня мечтала, чтобы мама хоть раз посмотрела на неё, как та смотрит на Лизу -- хотела быть такой же любимой дочерью.

А Лиза... Лиза мечтала быть со своими настоящими родителями, так и не отпустив их в своей душе. Всё -- то же самое. То же самое...

Выходит, насколько же всё-таки человек нуждается в любви. Если её недодать, то всё -- тяжёлая психологическая травма на всю жизнь. И тогда собственное сердце навсегда закрывается на большой железный замок недоверия, холодности и вечных болезненных попыток найти заменители любви где-то "там".

Да ведь что-то подобное и случилось с самим Никитой. В детстве, после того случая в лагере, в нём что-то щёлкнуло -- и он стал закрываться от всего мира. Словно оборвалась какая-то важная ниточка, соединяющая с прежним Источником. Но теперь, посмотрев на всё это со стороны, он чувствовал, как внутри него что-то прояснилось. До такой степени, что даже стало легче дышать.

Но сколько ещё таких людей ходит по Земле? Каждый третий? Каждый второй? Каждый встречный?.. И у каждого -- какая-то своя трагедия, независимо от того, осознаёт он её или нет.