Хрен знат

Женщины. Кто их поймет? Вот мне, до сих пор обидно и, в то же время, такое чувство, будто бы это я во всем виноват.

– По отцу, говоришь, дед Николай?
– переспросила, вдруг, Пимовна.
– Это хорошо. По материнской линии ты вообще ничего бы не получил. Но и он, если силу какую в наследство и передал, то разве что наполовину. А с другой стороны, книжки тебе оставил. Значит, что-то такое увидел, и слово нужное знал. Я ж говорю, там ведуны не чета нашим.

В понятие "слово" бабушка Катя вкладывала иной, известный только ей, смысл. Я примерно уже догадывался, какой. "Отче наш" в ее исполнении, отличался от общепризнанного, не одним только хлебом "надсущным". Это был набор сложных ритмических фраз, наполненных светом, и какой-то пронзительной силой. Даже я, человек с музыкальным слухом, не раз и не два повторивший следом за ней эту молитву (жить-то, падла, охота!), и не просто так повторивший, а слово в слово, интонация в интонацию, может быть

и добился какого-то результата (онкологии как ни бывало), но не постиг сути. Когда бабушка Катя произносила последнюю фразу, в воздухе повисал, и долго еще раздавался едва различимый, вибрирующий звук. Настолько тонкий, что даже ноту не назовешь.

Тутовник еще не поспел. Если что-то с деревьев и падало на попону, то не больше пригоршни зрелых ягод. За неполные полчаса мы с Пимовной наковыряли где-то с четверть молочной фляги, а их было в телеге не меньше пяти. Только она все равно радовалась:

– Ничего, Сашка, на обратном пути доберем!

Я уже сомневался, что он когда-нибудь будет, этот обратный путь. Время подбиралось к обеду, а мы еще не проехали и половину пути.

Наверное, эта мысль тоже, каким-то образом, отпечаталась на моем лбу. Бабушка Катя легко прочитала ее. Хотела, наверное, успокоить, но только нагнала тоски.

– Если к вечеру в Ерёминскую попадем, будет самое то. Успокойся, там есть, где заночевать. А как ты хотел?
– предвосхитила она все последующие вопросы.
– Большие проблемы с наскока, да с кондачка, не решаются.

От балки дорога пошла в гору, по некошеному лугу, наискосок. Судя по линии ЛЭП, которая обрывалась здесь, и небольшой "кэтэпушке" на конечной опоре, это летние выпаса одного из ближайших колхозов. Скотину еще не выгнали, но вот-вот.

Несмотря на палево с неба, пот, комаров и прочие неудобства, я успокоился. Впервые за этот день, Пимовна намекнула, что клубника, за которой мы едем, черт его знает куда, только лишь повод. А на самом деле... нет, лучше промолчать. Слова... они ведь, бывают не только нужными, но и лишними. Как и все мои сверстники, я тоже в детстве не верил в заговоры, наведенные порчи и прочие родовые проклятия. Не верил, пока не столкнулся со всем этим во взрослой жизни. Против вялотекущей шизофрении, официальная медицина бессильна, ибо, как говорил Булгаков устами Воланда, "подобное излечивается подобным". Черное слово можно победить только словом, вложив в него силу, направленную на добро. Найдется ли оно у нашей соседки? Нужно верить, а что еще остается? Эх, если бы знать, сколько еще дней мне отпущено в этом времени. Упал бы на четыре кости, да попросился бы к ней в ученики. Глядишь, дедовы гены и не пропали бы зря...

– Ты глянь, какая красавица!
– воскликнула бабушка Катя, торопливо осаживая коней.
– Ну-ка пошли!

Не люблю это слово, а как скажешь иначе, если она и правда воскликнула? А потом спрыгнула наземь с телеги и зашагала по этому зеленому морю, увлекая меня за собой. Она ведь, ростом махонькая была. Вот только в общении с ней, я всегда почему-то робел, и чувствовал себя несмышленышем.

– И как же тебя угораздило вырасти здесь? Ведь стадо пройдет - затопчут!

Я даже сначала не понял, что Пимовна беседует с деревцем, неизвестно каким образом, выросшим у края наезженной колеи. Это была березка, очень большая редкость в здешних краях. На нашей окраинной улице, их было всего две, и обе на пустыре, чуть дальше двора Раздабариных. Не знаю, у которой из них лечила она зубы, но там всегда многолюдно, из-за мостика через речку.

– Я себе думаю, с чего бы это кроты делянку вскопали около островка? А это они тебя ждут!

– сказала бабушка Катя, присев на одно колено.
– Так что, милая, будешь у меня жить?

И, черт бы меня подрал, если хоть капелюшечку вру, деревце дрогнуло и зашелестело листвой. Ну, точно, как наша груша после того, как я досыта напоил ее теплой водичкой из шланга.

Глава 17. О чем молчали волхвы

Ерёминскую по старинке называют станицей, хоть она меньше иного поселка. До революции здесь проживало под три тысячи душ обоего пола. Сейчас, от силы человек пятьдесят. Место мрачное, непричесанное. Особенно, если смотреть со склона горы. То там, то сям, между кронами высоких глючин, покажется, промелькнет крытая дранью крыша, закудрявятся заброшенные сады у синей полоски реки Чамлык. Ни площади нет, ни околицы, ни своего колхоза. Пруды - и те заросли.

– Ну вот, Сашка, здесь я и родилась, - сказала бабушка Катя.

Она умела так оборвать любой разговор, что какую фразу после нее ни скажи, все будет невпопад. Пришлось замолчать и мне. Взрослый все-таки человек, хоть и пацан. Понимаю.

А все-таки жаль. Ведь мы говорили о времени и кресте. Тема возникла сама по себе, когда наша телега проезжала мимо кургана, которые в наших краях принято называть "скифскими". Он был настолько крут, что трактористы даже не рисковали взобраться на него с плугом и бороной, и тупо опахивали по кругу.

От края до горизонта, поле было расчерчено всходами молодой кукурузы. На этом веселом фоне вершина холма казалась мрачным пятном: кривые приземистые деревья с редкими листьями, да ползучий кустарник.

Я, честно говоря, на этот курган не сразу и посмотрел. Только после того как Пимовна заострила на нем внимание, высказавшись в том плане, что "могилку разграбили, потревожили душу, а потом удивляются, откуда берутся пыльные бури".

Неровности и ухабы так настучали по моей многострадальной заднице, что она онемела. Пришлось соскочить с телеги и немного размяться пешком. Поэтому я сразу и не догнал, о какой могилке идет речь. Решил уточнить:

– Вы это о чем?

– Да вот же!
– Пимовна очертила левой рукой контур холма и, для верности, ткнула в центр кнутовищем.

Нет, эти травники, экстрасенсы и прочие ведуны - народ с прибабахом. Вспомнилось, как еще одна бабка Екатерина, которую я встречу лет через сорок в том самом хуторе, где буду сажать веники, на голубом глазу утверждала, что плотные белые облака в небе нужны для того, чтобы в них прятались летающие тарелки. И вроде бы женщина с медицинским образованием, парня "афганца", от которого отказались врачи, за месяц поставила на ноги, а сказала - хоть стой, хоть падай! Эта тоже. Ну, какая может быть связь между скифским курганом и пыльными бурями?! И потом, почему именно с этим? У нас их на каждом поле по три, по четыре штуки. Некоторые так приглажены тракторами, что сразу и не поймешь,

курган это, или просто пригорок с симметричными сторонами.

Я бы, наверное, промолчал, если б Пимовна не сморозила очередную глупость:

– Надо будет хоть простенький крестик под стволом закопать. Глядишь, упокоится.

Ухмыляясь в душе, я задал вопрос на засыпку:

– Бабушка Катя, вы хоть знаете, сколько этим курганам лет?

– Понятия не имею. А сколько?

– Не меньше пяти тысяч!

– Надо же...

Пимовна поудивлялась, поохала, потом до нее дошло:

– Так ты, Сашка, хочешь сказать, что люди в то время не знали креста? Напрасно ты так подумал. А ну, посмотри на солнце!