Хрен знат

В нос не попал, но губы подраспушил. А больше ничего не успел. Не дали. Хозяйка тыквачных семечек оказалась на редкость проворной. Я и момента не уловил, как она подскочила со своей табуретки и вклинилась в побоище с тылу. Это было так неожиданно! Особенно для меня.

– Кади ж ты, падла, угомониссе?! Када ж я, на старости лет, спокою дождусь?!
– орала она неожиданно низким голосом, охаживая потерпевшую сторону, невесть откуда взявшейся палкой из ствола конопли.

Очки у нее были будто приклеены к носу. Даже не вздрагивали.

– Ба! Ну, перестань! Он первый начал!

– притворно захныкал пацан, уворачиваясь от гулких ударов. Палка была полой, и больше гремела, чем причиняла боль.

– Ты из меня дуру не строй!..

Я потихоньку залез в родную телегу и затаился на передке, подальше от семейных разборок. Белобрысый сказал "ба", а чужих так не называют. Моя очередь подоспеет потом, когда возвратится Пимовна. Это тоже одна из взрослых традиций того времени: каждый успокаивает своего. Так что, будет и мне сегодня Звездюшкин.

И подвернулся же под руку этот кашкарский петух!
– я с ненавистью взглянул на невзрачного пацана и почему-то подумал, что валить его надо было не встречным, а боковым. Ведь точка опоры была у него, в тот момент, на самых носочках.

– Чего это они тут не поделили?!
– спросила бабушка Катя.

Так искренне удивилась, как будто мальчишечьи драки это такая же редкость, как заезжий "Зверинец", который заглядывает к нам в захолустье не чаще раза в году.

Она возвращалась к телеге с только что купленной сеткой - авоськой, наполненной пакетами и кульками из плотной желтой бумаги. В правой руке, на излете, держала за горлышки две бутылки "казенки" с пробками, запечатанными темно-коричневым сургучом.

Наверное, из старых запасов. В удаленных магазинах "Сельпо" можно было свободно купить любой дефицит. Вплоть до японских туфлей. Импорт в то время распространялся по торговым сетям централизованно, равномерно и более-менее справедливо. То, что в Москве отрывалось с руками, в сельской глубинке часто считалось неходовым, залежалым товаром.

"Ох, сладки гусиные лапки!", - когда приходилось к слову, повторял дед.
– "А ты едал?" - "Нет, я не едал, но мой прадед видал, как барин едал!"

Так вот, эта эксклюзивная водка, которую бабушка Катя несла в правой руке, была для меня теми самыми "гусиными лапками". Не пробовал никогда, и видел единственный раз, на новогоднем столе нашей камчатской квартиры.

– Чего это они тут не поделили?!

– Да вот, - подтвердила наблюдения Пимовны старушка в очках, - глазом не успела моргнуть, а они уже поскублись!

– Сашка!
– в глазах бабушки Кати промелькнули серые тени.
– Не тебе ли Степан Александрович давеча говорил: "Веди себя хорошо, чтобы мне перед людями не было стыдно"? Это ты так сполняешь его наказ?!

Я сгорбился, потупился и засопел, своим сокрушенным видом, демонстрируя чистосердечность раскаяния. Руки бабушки Кати, в отличие от ее слов, двигались размеренно и спокойно. Сетку она аккуратно поставила в уголок, бутылки переложила рукавами моей фуфайки.

Нет, такой замечательной водки, я обязательно сегодня лизну. Хоть капельку, но лизну.
– Думал я, старательно заставляя себя заплакать.

– Хрен с ней, с хворостиной! Упущу такую оказию, мужики меня не поймут!

Какие мужики мне, сдуру, на ум пришли? Те, с которыми в морях бедовал, давно за чертой, забросившей мое прошлое в далекое будущее. Да и сам я здесь на птичьих правах. Дождусь вот,

когда Пимовна выговорится, заткну подходящую паузу словами "я больше не буду" и посчитаю, сколько конкретно мне еще остается до полных сорока дней.

Только не было ее, той паузы.

– Васька!
– повысила голос бабушка Катя.
– Ты что там притих? Знает кот, чью сметану сдул? А ну-ка иди сюды!

Звездюшкин не торопился. Пока его "ба", причитая, и охая, складывала товар и пожитки в небольшую тележку, переделанную из детской коляски, он ковырял коричневой пяткой кротовью нору.

– Я кому говорю?!

Вместе с именем, прозвучавшим на всю станицу, Васька в моих глазах, сразу обрел статус, чуть ли ни своего человека. Хрен его знает, вдруг родственник? Вон как Пимовна и ба обнимались! Я даже стал смотреть на Звездюшкина без прежнего негатива.

Он подгребал бочком, приставными шагами, настороженно глядя из-под излома белесых бровей. По вывернутой нижней губе сочилась сукровица, что придавало его лицу, характер обиженный и плаксивый. И правда, чего психанул? Смалился, старый дурак...

– Так что вы там с Сашкой не поделили?
– еще раз спросила бабушка Катя.

Пацанчик подумал, наморщил лоб и выдохнул традиционное "та-а-а..."

– Миритесь. Сейчас же миритесь!

Я с готовностью спрыгнул с телеги. Ноги, обутые в кеды, мягко пружинили на придорожной пыли. Васька посмотрел на меня пристальным, запоминающим взглядом, чтобы не ошибиться, если поймает в следующий раз и протянул правый кулак с оттопыренным

грязным мизинцем. Ну, блин, отстой! Это типа того, что и я должен

сцепиться с его пальцем такою же точно клешней, и махать ею в воздухе, повторяя, как заклинание:

Мирись, мирись, мирись

И больше не дерись.

А если будешь драться,

То я буду кусаться!

В нашем маленьком городишке эта традиция отмерла, когда я был еще дошколенком. А здесь, в сельской глубинке до сих пор так?! Я представил себя со стороны, и покраснел от стыда.

Бабушка Катя ждала. Но и ради нее, я не смог заставить себя пройти сквозь такие моральные муки.

– Давай по взрослому, - сказал я Звездюшкину, шагая к нему с раскрытой ладонью.
– Ты молодец. Если бы я не ходил в секцию бокса, еще неизвестно, чья бы взяла.

– Лады!
– улыбнулся Васька, делая вид, что ему пофигу мои комплименты, но мордой порозовел.
– Ты тоже законный пацан. Будем дружить.

Я тоже расцвел, но по другой причине. Слово "законный" упало на душу с такой сладкою болью! Было оно когда-то наиболее часто употребляемым в уличном лексиконе. Вместо "хорошо" мы говорили "законно". В моей старческой памяти это почему-то не удержалось. Спасибо, Васька напомнил.