Хрен знат

Колдун в три взмаха взломал сургуч, экономным движением вышиб пробку, разлил по граненым стаканчикам эксклюзивную водку. Я так не умею.

– Ну, с кем не чаял, за встречу!

Старушки выпили чинно, культурно, маленькими глотками. Когда надо, поморщились. Налегли на закуску.

– Бабушка Глаша, - сказал я, выждав момент, когда она собралась выйти из-за стола, - давайте, пока вы еще здесь, холодильник починим?

– Тю на тебя!
– отозвалась она.

– Напрасно ты так, - вступилась за меня бабушка Катя.
– Толковый мальчонка, и в этом деле он соображает. Деду сделал такую машину, что сама семена с веников очищает.

– Да ну!
– Фрол уронил ложку и скептически посмотрел на меня единственным глазом.

– Ну, раз он такой толковый, пусть тогда скажет, что там сломалось.

– Ничего не сломалось!

– А почему не работает?

– Потому, что вы его на зиму отключали.

– Отключал. Ну и что?

– А то. Охлаждающая жидкость из трубочек стекла в самый низ, и теперь холодильник работает вхолостую. Электричество жрет, а не морозит.

– Тако-ое!
– сказала бабка Глафира.

– Ты, мать, погоди!
– осадил ее Фрол.
– Толковые вещи пацан говорит.

– Сашкой его зовут, - вставила слово Пимовна и легонько толкнула меня локтем.
– Скажи им, что делать то нужно?

– Перевернуть кверху ногами. А потом поставить, как было.

– И все-е-е?
– изумленный колдун чуть ли ни выпрыгнул из-за стола.
– Перевернуть я его и сам переверну. Ни хрен тяжесть.

Бабушки поспешили на помощь. Одна убрала хрустальную

вазу, другая - накрахмаленную салфетку.

Пару минут спустя, в комнате наступила мертвая тишина. Взрослые с благоговением слушали, как тоненький ручеек журчит внутри холодильника.

Первой пробило Пимовну:

– Где у вас тут, отхожее место?

– Пойдем, покажу, - предложила бабка Глафира.

И пришлось нам с хозяином дома, по сермяжному прятаться за кустами.

– Дяденька Фрол, - пользуясь этой оказией, между делом, спросил я, - а у вас в палисаднике кто похоронен?

– Люди, - ответил он.

– А почему не на кладбище?

– Долго тебе объяснять. Все равно не поймешь.

– Я попробую.

– Понимаешь, Сашок? Девяносто семь человек в одночасье покололи штыками, да саблями порубали. Шутка ли?
– девяносто семь человек! У кого сбережения были, те своих родственников выкупили, да тут же похоронили. Остальные целых три дня на церковной площади провалялись. Ну, собаки да свиньи растаскали по закоулкам то, что смогли унести, закопали на черный день. До сих пор в огородах, кто кусок черепушки найдет, кто руку, кто нижнюю челюсть. А куда это все? Вот ко мне и несут. Я ведь там тоже лежал.

– Вы?!

– Пойдем лучше в хату. Рано тебе еще копаться в изнанке жизни. Это такие знания, что тебе не помогут, а навредят. Пойдем, пойдем!
– Он обнял меня за плечо, и не отпускал до самых дверей.

– Не журчить!
– сказала бабка Глафира, как только мы переступили порог.
– Что делать?

– Переворачивать и ставить на ножки, - скомандовал я и прикусил язык.

Фрол, кряхтя, сделал холодильнику оверкиль и вытер ладонью пот.

– Теперь можно включать.

– Не рано?
– поосторожничал он.
– Жидкость таперича вся наверху?

– В самый раз! Система лишнего не заморозит.

– Вот никуда не уйду, пока не увижу, чем дело закончится!
– сказала бабка Глафира, усаживаясь за стол. Кому борщ разогреть?

Допили бутылку. Закусили бутербродами с колбасой. Специально для меня, в хозяйстве нашелся клубничный компот и плитка ванильного шоколада. О холодильнике, казалось, забыли. А может, и не казалось. В разговоре, чаще всего, вспоминали общих знакомых. Кто кого видел в последний раз, где и когда это было.

– Ладно, пойду. Засиделась. Уже и унучок, наверное, спить, а я тут все лясы точу, - спохватилась соседка.

– Глянь там, заодно, агрегат, - попросил ее Фрол.

– Тю! А я и забыла, - бабка Глафира прошлепала мимо своих "чувяков", приоткрыла дверь холодильника.

– Кажись, морозит!

– Так морозит, или кажись?
– Хозяин выбрался из-за стола, попробовал пальцем тонюсенький слой инея и изумленно сказал.
– Су-у-ка! С меня в прошлом годе, за такую же точно поломку, Васька бутылку взял!

– Ну, ради такого дела...

Пимовна водрузила на стол еще один "эксклюзив".

– Не, не!
– замахала руками Глафира.
– И не упрашивайте!

Пойду я. Вы, Кать, если что, идите ко мне ночевать. В маленькой комнате постелю.

– Ушла, - констатировала бабушка Катя, прислушиваясь к шагам за окном.
– А я ведь, Фрол, по делу к тебе.

– А иначе-то как? Возраст такой подошел, что только по делу. Тем паче, в такую даль. Посмотрел я, Катюша мальчонку твово. Здоровенький он, и с душой у него все нормально. Только на водку жалостливо так смотрит. Как будто бы, тоже хочет. Ну, это можно заговорить. А так, ежели не сопьется, хороший человек вырастет.

– Сашка!
– прикрикнула Пимовна, - вот я тебя жигукой по сраке!

– Ну, ну, не строжи! С душой, говорю, все нормально, только болить она у него. Как у взрослого человека болить.

Я съежился за столом, стараясь не смотреть в сторону колдуна и вообще ни о чем не думать. А ну, как расколет?! Было страшно до памороков в глазах.

– Еще б не болела!
– вздохнула бабушка Катя.
– Сны ему снятся, Фрол. Видит мальчонка, кто и когда на нашей улице будет болеть, или помреть. Про мамку свою сказывал, как она тронется головой. Про подругу мою, Федоровну, все по полочкам разложил: сколько сестер у нее, и какая племянница вступит в наследство, когда они все, одна за одной, преставятся.

– Родовое проклятие?
– Хозяин, начавший было, оббивать сургуч с горлышка эксклюзивной казенки, поставил бутылку на место, насупился, посерьезнел.
– Поганое это дело!

– Вот ты, в одночасье столько народу проклял. Расскажи, как это бывает? Ты их всех ненавидел?

– Мальчонка услышит, - замялся колдун.

– Ничего, этому можно. У него в роду ведуны такие, что чище тебя будут. Только не матюкайся.

– Не то чтобы, Катя, ненависть, - Фрол достал из фабричного портсигара передавленную резинкой, самодельную папиросу, - изумление какое-то было. Четырнадцать годочков прожил на земле, от христианского труда не отлынивал, никогда ничего не украл, не успел никого убить. Ну, взял Армавир генерал Покровский, а я то причем?! Лежу среди станичников мертвяков, одним глазом в небо смотрю. Комок какой-то в груди рвется наружу: за что?! Чтоб, думаю, вам, паразитам, и детям вашим, до седьмого колена, такие же муки принять! А помирать хорошо-хорошо! Ничего не болить, облака надо мною плывуть и качаются, как будто баюкають...

Фрол высморкался, вытер лицо подолом рубахи и побрел на крыльцо. Не сговариваясь, мы потянулись за ним.

– Вот до казни еще, то да, - колдун, как будто увидел, что мы стоим за спиной.
– До казни я этого Проскурню ненавидел. За то, что он, гад, сестренку мою среднюю социализировал.

– Как это?
– вырвалось у меня.

– А так. К солдатам увез, в Вознесенку. Пришел с конвоирами и увез. Матери мандат показал. "Предъявителю сего, товарищу Проскурне, предоставляется право социализировать в станице Ереминской шесть душ девиц возрастом от шестнадцати до двадцати лет, на кого укажет данный товарищ". Главком Ивашев, комиссар по внутренним делам Бронштейн. Подписи и печать. Мать кричала, соседей звала, метрики им показывала, что Маришке только-только пятнадцать исполнилось. А он говорит: "Вот, видишь винтовку? Она тебе бог, царь и милость. Будешь орать, на штык посажу. И ее, и тебя".