Хроника двойного контракта

Быки вышли из-под контроля. Сейчас они будут спасать свою жизнь. Как это ни дико звучит, но их жизнь — это моя смерть.

А не это ли жизнь — вообще?

Чья-то жизнь — это непременно чья-то смерть. Так же, как чья-то находка — это обязательно чья-то потеря. Так было и будет. И каждый при этом уверен, что жертва — не он. А верю ли в это я?

Наверное, да. Иначе не играл бы с огнем. Получил бы бабки и уехал подальше. Хотя бы на время. Пока все утрясется… Но я не делаю этого. Почему? Может, я и есть тот, который прыгает с обрыва не за одни только деньги?.. Может, это и есть тот самый момент истины, на который один-единственный раз в жизни ставишь, не думая о зазоре на ошибку?

Быки вышли из-под контроля. Даже если Агалаков мертв, они не успокоятся, пока не сживут меня со света. И больше не станут пугать. В любой момент можно получить от них шило в бок или кирпич на голову. Ими уже никто не командует, кроме них самих. Жажда жизни и свободы. Вот чем они сейчас подогреваются…

Я в последний раз окинул площадь перед ЦУМом взглядом и, не найдя Агалакова, стал спускаться по лестнице к улице.

Интересно, кто играл роль «Виктора Ломакина» при выполнении манипуляций с «подставной» фирмой? Посвящать еще одного человека в тайну они не будут по двум причинам. Во-первых, его обязательно нужно будет устранять, во-вторых, эту роль лучше доверить тому, кого устранять нужно не только поэтому. Значит, где-то на квартире у Агалакова валяется паспорт на мое имя. Убирают Алика, а у него мой паспорт!.. Вот здорово! У них все, абсолютно все — по плану! Даже здесь!

Не может быть, козлы, чтобы вы не приехали! Вы сейчас сидите где-то и смотрите на меня, как на дичь. Раздумываете, из-за какого угла легче напасть. Чтобы — наверняка. Чтобы — на все «сто»! Олежка Корсун наверняка запомнил время — двенадцать ноль-ноль. И место. Около ЦУМа.

Я уже спустился на тротуар и стал глядеть влево-вправо, как учат правила дорожного движения. Если не хочешь, чтобы тебя в большом городе задавила машина, то, переходя дорогу, обязательно посмотри сначала — налево, потом — направо.

Слева не было ничего. Нет, были, конечно, слева машины, но далеко. Я дошел до середины дороги и теперь посмотрел направо.

Справа двигались две иномарки. На одну я как-то даже и не обратил внимания, а вот на вторую не обратить внимания было нельзя. На нее обратили внимание все, кто стоял или шел рядом со мной. Из окна белой «Тойоты-Короны» на половину своего внушительного роста высунулся один из тех, кого я видел выходящими из офиса «Форт-Норда». В руках он держал короткое помповое ружье. Совсем нетрудно было догадаться, в какую сторону сейчас полетит заряд дроби или еще лучше — картечи.

Почему-то в этот момент я не испугался, а лишь подумал — раз в меня не стреляет «штатный пенальтист» Агалаков, значит, дела его не так уж хороши. Можно даже сказать более верно — теперь он «не при делах».

Так я думал, когда бежал в другую сторону от «Тойоты» — на черную «Волгу», двигавшуюся навстречу быкам.

Выстрел прозвучал в тот момент, когда я уже переваливался через капот «Волги» на тротуар. Боль, как нож, резанула колено… Нет, это не дробь. Это асфальт.

Следующий выстрел разнес ветровое стекло моей защиты. Очевидно, пассажиры «Волги» успели инстинктивно пригнуться, потому что я слышал маты, рожденные не болью, а злостью. За рубежом бы, наверное, эти люди сошли с ума от страха и неожиданности, а эти, наши, ничего, матерятся себе! От злости.

Услышав раздавшийся рев милицейской сирены, я успокоился. Стрельба в общественном месте по движущимся целям милицией не поощряется. Это я знаю по собственному опыту.

Я прижался животом к тротуару и посмотрел в просвет под «Волгой». Мои несостоявшиеся киллеры удирают в переулок. За ними, как пьяный мужик за красивой девкой, ломанулся «уазик».

Встав на ноги, я решил было отряхнуть джинсы и куртку, но меня отвлек от этого голос из салона «Волги». Не водитель, не пассажир, а именно — голос. Кому он принадлежал, я так никогда и не узнал, потому что все, кто находился в машине, лежали на полу. Где там можно лежать?..

— Слышь, они уехали?

— Да, — ответил я и стал отряхивать брюки.

— Больше стрельбы не будет?

— Наверное, нет. — На этот раз я сомневался в правдивости своих слов.

— Тогда — поехали… — повторил фразу Гагарина голос, и «Волга» с разбитым ветровым стеклом медленно тронулась с места.

Пока я нахожусь на этом тротуаре, я буду объектом внимания прохожих. Мне ничего не оставалось делать, как перебежать дорогу и растаять в потоке идущих людей.

Я пересек по диагонали парк, расположенный напротив ЦУМа, и сел на лавку, под крону небольшой сосенки. Мне хотелось и смеяться, и плакать. Нет, наверное, Глебова права. С мозгами у меня не все в порядке. В тридцать лет бегать по городским скверам и вгонять себе в кровь адреналин, спасаясь от стреляющих в тебя бандитов, может только сумасшедший! Будучи не волею судеб, а по собственной прихоти поставленным в такую ситуацию, я получал от этой опасной забавы наслаждение!

Можно было прекратить это безумие одним махом — поездкой к Шкурко, но делать этого не хотелось. Было одно желание — довести все до логического завершения. Чтобы была не просто выполненная работа, а победа. Да, Виктор Ломакин, с таким подходом к делу каждый твой контракт может оказаться последним… Наверное, поэтому твои пути и не пересекались ни разу с детективными предприятиями города. Ты — сумасшедший, а они — зарабатывают деньги, чтобы жить. Чтобы жить, а не умереть.

Я знаю, где меня никто не найдет. Где я могу отсидеться до того момента, пока не пойму, что пора делать следующий шаг. Картинная галерея. Кстати, что там нынче за выставка? Чья?..

«Выставка работ известного российского художника В. А. Севостьянова. Модернизм в современной живописи».

Известного настолько, что даже я о нем не слышал?..

Сколько там у нас билет стоит?.. Без изменений. Как обычно. Червонец…

Та-а-ак… Это интересно. Во всяком случае — ярко. А где, позвольте, сам автор?..

— Он приболел, — созналась работница галереи. — А ты, Витя, хотел с ним поговорить?

— Честно говоря, я недопонимаю творчество севостьяновых. Так что вряд ли мы с ним нашли бы общий язык.

Это было единственное заведение в городе, в стенах которого я всегда говорил только правду. Меня здесь знали, поэтому я мог это делать, не вызывая к себе неприязни со стороны сотрудниц. Женщина рассмеялась и приблизилась к моему плечу:

— Я тебе тоже скажу честно, Витя. Я работаю здесь восемнадцать лет и знаю, что работы севостьяновых понимают только сами севостьяновы или их родственники.

— Выражать протест к действительности на самом деле тяжело. Говорят, чтобы понять, что творится в душе автора, нужно заглянуть в его картину. Я считаю, наоборот, если хочешь понять смысл сотворенного, нужно вникнуть в суть самого человека.

— Ты рассуждаешь, как милиционер, — без упрека заметила женщина. — Это твоя привычка. Привычка рассматривать содеянное и догадываться о его сути, предварительно изучив внутренний мир человека. Здесь же это не всегда так. Здесь часто поступки автора не совпадают с его желаниями. Вернее, даже не желаниями, а помыслами.

— Я рассуждаю, как реалист. Ничто не заставит мастера создать то, чего он не в силах создать по причине своего внутреннего неприятия. Но в чем-то вы, безусловно, правы… Наверное, в том, что можно создать нечто, что будет выражать свою явную неприязнь к случившемуся, изобразив его так, как он представляется самому автору. Но здесь не увидеть фальши. Все дело в отношении.