Хроника гнусных времен

Грустный? Кирилл посмотрел на желтую фотографию. Нет, он не грустный. Человек на фотографии был чем-то озабочен, причем решительно озабочен, словно ему предстояло сделать трудный выбор.

— А это Яков. Он и вправду был красавец, прав Владик, черт бы его…

Подошла Муся и тоже стала смотреть. Фотография была «парадная» — тот же орлиный взор, устремленный как пить дать в коммунизм, прическа волосок к волоску, губы сложены решительно и непримиримо к врагу. Человек на фотографии был похож решительно на всех героев того времени. Ему можно было запросто пробоваться на главную роль в фильме «В шесть часов вечера после войны». Он был красив ненатурально, сказочно, глянцево, как были красивы румяные и чистые актеры, игравшие офицеров на войне. Только человек на фотографии как раз и был офицер, а не актер.

— А это они с дедом на какой-то то ли рыбалке, то ли охоте в Волхове.

По правилам того времени они не улыбались в объектив, смотрели серьезно, но видно было, что у обоих хорошее настроение, и, как только кончится эта морока с фотоаппаратом и назойливым фотографом, который все выбегал из-за шаткой треноги, подбегал к ним и что-то суетливо поправлял, они расслабятся, закурят и станут говорить друг другу, что у них был здорово глупый вид.

Время ни при чем. Время всегда просто время. И эти парни на фотографии просто парни — генерал инженерных войск и его друг. И обоим предстоит сгинуть, пропасть навсегда, и это уже неважно, что одному посчастливится вернуться. В этот дом вернулся совсем другой человек — не тот, который, сдерживая смех, серьезно смотрел в камеру и ждал, когда фотографу надоест суетиться и он сделает свое нехитрое дело.

Как никогда больше не вернется в Питер тот Кирилл Костромин, что старательно, с высунутым языком вырезал на джинсах ровные полоски.

— Это они с бабушкой и Яковом на каком-то военном параде. Уже, наверное, тетя Нина родилась. Надо посмотреть, какой это год. Странно, что бабушка не написала.

Белые платья, счастливые лица, вольный ветер. В руках у девушки какие-то цветы, шарф летит по воздуху за спинами мужчин, один из которых ее муж. Она держит под руки обоих, у нее радостное, уверенное, молодое лицо и… Настины глаза. Тоже была зеленоглазой?.

Почему-то Кириллу не хотелось на них смотреть, как будто он знал что-то важное, а они не знали, и он не мог предупредить их, прорваться сквозь время и фотобумагу.

— А это папа с тетей Ниной. Смотри, какой толстый. А она в бантах и очень серьезная. Наверное, у нее куклу перед съемкой отобрали. А это опять Яков с семьей.

Жена Якова странно не сочеталась ни с ним, ни с его друзьями — Настиными бабкой и дедом. У нее было простенькое крестьянское лицо, с широким носом и выпирающими скулами. Никакого белого платья и летящего шарфа, никакой с трудом сдерживаемой жизнерадостности, никакого огня в глазах. Просто женщина неопределенного возраста в чем-то темном и невыразительном. Он по сравнению с ней просто греческий бог. Интересно, он любил ее или женился потому, что не мог жениться на той, с зелеными глазами и широким улыбающимся ртом?

И тогда опять выходит — прав Владик?!

— А это тетя Александра. Кирилл, смотри, какая хорошенькая! Муся, посмотри! Я забыла эту фотографию.

Тете Александре было лет шестнадцать. Она была пухленькая, хорошенькая, в оборочках и ямочках, в кудрях и белом воротничке. Она стояла под березкой, тоже мечтательно смотрела вдаль, в опущенной руке — шаль с бахромой. Красота.

— Это папа, тетя Нина и Галя, дочь Якова, здесь, в Петергофе. Яков с дедом уже сидели. Ну да. Пятьдесят первый год. Это бабушка и жена Якова, я не помню, как ее звали, хотя бабушка говорила… Это папу в пионеры принимают. Надо маме показать. Это какие-то его друзья. Это диспут в институте, это они с мамой на лыжах катаются. Это тети-Нинина свадьба…

— А куда делся ее муж? — спросил Кирилл, не отрываясь от фотографий. — Тоже сбежал? Как у тети Александры?

— Нет, что ты! — ответила Настя с укором. — Он погиб. Утонул. Он был военный моряк. Капитан первого ранга. Он тут еще есть, наверное. Я его хорошо помню. Мы его очень любили, и бабушка, и все. Вот он. А это мы маленькие совсем, лето у бабушки проводим — Соня, Сережка, я и… А это, наверное, как раз внучка Якова, ее тогда к нам привозили. Владика нет, он, наверное, еще маленький был. А Светка еще не родилась. Или уже родилась? А это я в первый класс иду. Смотри, вот опять бабушка.

— Ты смешная, — сказал Кирилл, рассматривая фото, — а где банты?

— Я бантов терпеть не могла, — ответила Настя гордо, — и никогда не носила. Мама все хотела на меня навязать, а я вытаскивала. И только бабушка сказала: отстаньте от ребенка, может быть, у него с детства хороший вкус. У меня то есть. Господи, сколько фотографий! И никто их не смотрит.

— Почему? — спросила Муся. — Вот мы, например, смотрим.

— В последний раз я смотрела эти фотографии, наверное, лет десять назад. Или даже больше. Бабушка их тоже почти не доставала. Она говорила, что нельзя жить прошлым, и приводила в пример Ахматову. Ей казалось, что она похожа на Ахматову.

— Мы так никогда не закончим, — заметила Муся тихонько, и Настя спохватилась:

— Кирилл, ты смотри, если хочешь, а нам надо тут все закончить. Немного уже осталось. Только пол протереть и каминную полку. Я не помню, мы ее мыли или нет?

— Нет, — сказала Муся и подхватила свою тряпку.

— Муся, — спросил Кирилл и перевернул страницу альбома, открывая следующую, — вы не знаете, у кого-нибудь здесь есть собака?

Настя и Муся переглянулись, как будто быстро обменялись какой-то секретной информацией. Его всегда раздражали такие женские переглядывания, означающие, что они знают что-то такое, что недоступно пониманию низших существ. В данном случае низшим существом был Кирилл.

— Собака? — переспросила Муся с сомнением.

— Собака, — подтвердил Кирилл. — Это такое млекопитающее, покрытое шерстью и на четырех ногах. Как правило, еще имеет хвост. При появлении чужих подает сигнал голосом, в просторечье — брешет. Никогда не видели?

Настя принялась изо всех сил тереть каминную полку, а Муся сказала с улыбкой:

— Ничего не знаю ни про каких собак. Да у нас и соседей-то никаких нет. Только тот дом, но там то ли никто не живет, то ли очень редко приезжают. Я их никогда не видела. А что?

— А собаки на том участке не видели?

— Нет.

— Вы сегодня приехали к восьми часам?

Настя перестала ожесточенно тереть мраморную крышку и уставилась на Кирилла с любопытством.

— А почему ты про все это спрашиваешь?

— Про собаку из-за будки. Почему будка есть, а собаки нет? — Это было вранье. Он точно знал, что собака есть, и хотел понять, не видел ли ее кто-то еще. — А про время потому, что я в семь часов вставал, и входная дверь была открыта. Я думал, что это Муся, а она только к восьми приехала.

Настя вытаращила зеленые глазищи и уже открыла было рот, чтобы объявить, что ни в какие семь часов Кирилл Костромин не вставал, но взглянула на него, и рот послушно захлопнулся.

— Не знаю, — заволновалась Муся, — когда я пришла, все было закрыто. Я дверь отпирала, это я точно помню. Правда, на террасе уже была Нина Павловна, но она с другого крыльца выходила.

— А в саду никого не было?

— Нет. Не было. Я не заметила.

— Настя! — закричал из-за закрытой двери голос Сергея. — Настена!!