Хроника лишних веков

– Екатерина Глебовна, я - печальный вестник. Аристарх Иванович Чагин ушёл из жизни на моих глазах. В Манчжурии.

Она побледнела, закрыла глаза и шепнула:

– Так далеко...

Потом я долго смотрел на поверхность кофейной тьмы, что была абсолютно гладка и недвижна. Когда я очнулся, то увидел, что лицо Е.Г. светло, и смотрит она в окно, на Рим. Потом очнулась и она.

– Извините, - бескровно улыбнулась она.
– Вы его хорошо знали?

– Всего несколько дней... но самых горьких дней нашей жизни.

– Аристарх был прекрасным человеком, - сказала она, словно опять прося у меня извинения.

– Екатерина Глебовна.
– Я положил руку на пакет и почувствовал себя уверенней.
– Полковник перед смертью поручил мне передать вам...

– Что это?
– перебила она меня и с испугом отстранилась.

Ив эту минуту я совершил самую тяжкую ошибку.

– Видите ли, это - двадцать очень древних и очень золотых ценных монет. Пусть вас не удивляет такая странная коллекция...

...и осёкся.

Она медленно и грустно качала головой.

Воздух каменел, превращался в лёд. Я застывал во льду.

– Я не могу принять этих денег... Я знаю, что Аристарх думал обо мне... как я здесь, одна. Он был прекрасным человеком... Николай Аристархович, я вынуждена сообщить вам, что я замужем...
– Льдинки на ее губах ломались, ломались, мучительная улыбка не таяла.
– Мой муж - итальянец. Маркиз Ч-ти... У меня теперь нерусская фамилия.

– Он несомненно прекрасный человек.

Ее плечи опустились. Она вся сникла.

– Зачем вы обижаете меня?

"Ты не гипербореец, а сволочь", - сказал я себе, но не мог подавить в себе нараставшую злость.

– Простите, Екатерина Глебовна, простите меня ради Бога. Всё ломается внутри.

– Я вас понимаю. Я полагала, что и вы меня поймёте... Наконец, мы с Паоло знакомы не один год... Почему вы так смотрите на меня?

Я, правду сказать, вообще не видел ее - в глазах темнело.

– Екатерина Глебовна, вы делаете из меня Вечного Жида...

– Я не понимаю...

– Простите. Но может быть, все же... я оказываюсь... в очень неясном положении.

– Вы из России недавно?

– Как сказать...

– Я прошу вас... поймите меня... Ваши чувства успокоятся, а я...
– В ее глазах блеснули слёзы, не льдинки, она поднялась.
– Благодарю вас. Вы сделали для меня очень многое... Я передаю вам права - распорядитесь по своему усмотрению.

Прошло еще несколько мгновений. Я проводил ее... Механический Марко треснул дверцей, авто ускользнуло в какие-то неведомые пространства.

"Ты плохо о ней думаешь", - бросил мне в спину Демарат.

"Прости", - не оборачиваясь, уже по привычке ответил я ему.

"Ты неисправим", - засмеялся он.

Сорок восемь ступеней вверх отняли у меня последние силы.

– Вы поссорились?
– опять встревожилась мама.

– Мы не могли поссориться, - ответил я, заползая боком на диванчик.
– Я видел ее первый и последний раз в жизни.

Мама подошла и поцеловала меня в висок.

– Плохи мои дела, мама, - по дурости разоткровенничался я.

– Боюсь, я обречен на вечные скитания.

Этого говорить тоже не стоило.

В чем оно, Провидение?... Возьми г-жа Ч-ти "червонцы"... а не провалился бы я в тот же миг в Манчжурию, в шубу, тихо умирать-замерзать под шаманские завывания?.. не убил бы стариков своим последним, внезапным исчезновением без вести?

Я починил, как мог, серебряную шкатулку, выправил ее бока и с маленьким проектом на блокнотном листке посетил итальянского гравера.

"Потомкам г-жи Ч-ти - в собственные руки".

Никакого года. Никакой подписи.

Шкатулка провалилась глубоко в трещину Колизея. Я наскрёб горстку мелких древних камешков и присыпал ими маленькую гробницу.

Я прожил в Риме семь лет.

В двадцать пятом умерла мама. Отец, торопясь следом, чаще, чем раньше, шутил, а в последний день долго сидел на постели, с лёгкой печалью смотрел сквозь стены и Рим, как когда-то в России, поверх моей гимназической фуражки - на опустошенный пригорок, на незримую красоту исчезнувшей берёзовой рощи.

Родители мои легли в землю где-то по соседству со стратегом Демаратом, с египтянкой Нисаэрт, тоже имевшей римское гражданство, и с бескровным и честным римским префектом.

Только мне не было покоя в Риме, не было мне уже там места, где подклонить в покое голову.

Меня гнало прочь, я искал себе какой-нибудь город-нигде и нашел: Харбин. В конце концов, я ведь должен был попасть по указке полковника Чагина именно в Харбин, не попадись мне на пути та злополучная полынья.

Три года я просуществовал в Харбине, наслаждаясь лунным ликёром.

И однажды я увидел сон, гремящий и яркий, сильнее яви.

Огромный табун грохотал водоворотом вокруг алого шатра.

Я догадался: в сердцевине шатра, на ложе - тело повелителя гуннов.

Я уже давно знал, читал еще в гимназии: в день погребения своего владыки варвары закрутили вокруг его ложа десять тысяч кобылиц.

Тяжелый вихрь вытягивался в небеса, поднимая воронкой душу Аттилы и его Марсов меч...

Я вскочил с постели.

Коренастые, похожие на мускулистую саранчу Апокалипсиса, лошади Аттилы грохотали по крышам Харбина.

"Еще три дня после окончания битвы души погибших сражались над Каталаунскими полями..." Вот - предание. Как же я не догадался раньше!

Словно бы тёмное бельмо лежало на памяти - и вдруг растаяло.

Вот ради какой цели Аттила стремился к поражению на земле! Великая конница-орда мёртвых - его новая непобедимая армия, живые стали ни к чему. Ему не терпелось взойти на краду, в погребальный огонь Он опасался только одного, опасался - пренебречь правилами великой Игры в кости.

Аттила не умрет. Он поведет своих лохматых гренадёров к звёздам - топтать империи Млечного Пути и царства Андромеды. И наступит день, когда он, страшное чудовище Гарм, подступит к стенам Валхаллы. Боги тоже ждут Судного Дня.