Хроника заводной птицы

– Что вы не знаете?

– Не знаю: мне трудно представить такое.

– А с шестью пальцами можете представить?

– Конечно. Думаю, да.

– Какая разница? Шесть пальцев или четыре груди?

Я подумал еще немного, но вразумительного ответа не нашел.

– Я задаю слишком много вопросов?

– А что, тебе такое говорят?

– Случается.

Я снова стал смотреть на кошачью тропу. Какого черта я здесь делаю? За все время не показалось ни одной кошки. Сидя со сложенными на груди руками, я на полминуты закрыл глаза. По всему телу стекал пот. Солнечные лучи, наполненные необыкновенной тяжестью, обливали тело. Кусочки льда в стакане девушки при каждом ее движении позвякивали, как колокольчик на шее коровы.

– Можете поспать, если хотите, - прошептала она.
– Как только кот появится, я вас разбужу.

Не открывая глаз, я молча кивнул.

Воздух был неподвижен, вокруг стояла полная тишина. Голубь уже улетел куда-то за тридевять земель. Я раздумывал о позвонившей мне женщине. Неужели мы были знакомы? Ее голос и манера говорить даже отдаленно никого не напоминали. Но меня она точно знала. Мне казалось, что я вижу перед собой сцену, написанную Де Кирико: длинная тень от женской фигуры, тянущаяся ко мне через пустую улицу, в то время как сама женщина задвинута далеко за пределы моего сознания. А колокольчик все позванивал и позванивал у моего уха.

– Вы спите?
– спросила девушка; ее голос звучал еле-еле, так, что я не был уверен, действительно ли слышу его.

– Нет, не сплю, - ответил я.

– Можно мне поближе? Мне: легче говорить тихо.

– Не возражаю, - сказал я, по-прежнему не открывая глаз.

Она двигала свой шезлонг, пока он не ударился о мой с сухим деревянным стуком.

Странно, но голос девушки звучал по-разному - в зависимости от того, были мои глаза открыты или закрыты.

– Можно мне говорить? Совсем тихонько, и вам не надо ничего отвечать. Можете даже спать.

– Ладно.

– Здорово, когда люди умирают.

Девушка говорила теперь совсем рядом с моим ухом, и ее слова проникали в меня вместе с теплым влажным дыханием.

– Почему?
– спросил я.

Она прикоснулась пальцем к моим губам, будто хотела запечатать их.

– Никаких вопросов, - сказала она.
– И не открывайте глаза. Хорошо?

Мой кивок был таким же слабым, как ее голос.

Она убрала палец с моих губ и дотронулась до моего запястья.

– Был бы у меня скальпель. Я резанула бы здесь, чтобы заглянуть внутрь. Там: не мертвая плоть. Что-то похожее на саму смерть. Что-то темное и мягкое, как мячик для софтбола, из омертвевших нервов. Хочется достать его из мертвого тела, разрезать и посмотреть, что внутри. Я все время думаю, на что это похоже. Может, оно все твердое, как засохшая зубная паста в тюбике. Как вы думаете? Только не отвечайте. Снаружи мягкое, дряблое, но чем глубже, тем тверже оно становится. Я вскрою кожу и вытащу эту дряблую штуковину, скальпелем и какой-нибудь лопаточкой полезу внутрь - чем дальше, тем больше твердеет эта слизь, - пока не доберусь до крошечной сердцевины. Она такая крошечная, как малюсенький подшипник, и очень твердая. Вам так не кажется?

Она откашлялась.

– В последнее время я только об этом и думаю. Потому, наверное, что у меня каждый день столько свободного времени. Когда нечего делать, мысли убегают далеко-далеко - так далеко, что не уследишь.

Девушка убрала палец с моего запястья и допила колу. По звону льда в стакане я понял, что он опустел.

– О коте не беспокойтесь, я скажу, если Нобору Ватая покажется. Не открывайте глаза. Сейчас он, конечно, бродит где-то тут. Он может появиться в любую минуту. Нобору Ватая приближается. Я знаю: он идет - пробирается в траве, пролезает под калиткой, останавливается по пути понюхать цветочки. Он все ближе и ближе, шаг за шагом. Представьте его себе.

Я попробовал вообразить кота, но у меня получалось лишь очень расплывчатое темное изображение, как на силуэтной фотографии. Проникающий сквозь веки солнечный свет расшатывал и рассеивал тьму внутри меня, и нарисовать в уме четкий образ кота было невозможно. Вместо этого выходил неудачный портрет, искаженная неестественная картина, в которой некоторые черты имели сходство с оригиналом, но самого главного не хватало. Я даже не мог припомнить, как он ходит.

Девушка вновь коснулась моего запястья, рисуя на нем кончиком пальца непонятную диаграмму. Как будто реагируя на это, какая-то другая темнота отличная от той, что я ощущал до этого момента, - стала пробираться в мое сознание. Вероятно, я засыпал. Я не хотел этого, но все происходило вопреки моей воле. Тело казалось мертвым, чужим трупом, утопающим в брезентовом покрытии шезлонга.

В этой темноте я увидел только четыре лапы Нобору Ватая, четыре бесшумные коричневые, на мягких, словно резиновых, подушечках, лапы, беззвучно прокладывавшие где-то дорогу.

Но где?

"Всего десять минут", - говорила та женщина по телефону. Нет, она была неправа. Иногда десять минут - это не десять минут. Они могут растягиваться и сжиматься. Это я знал точно.

Когда я проснулся, вокруг никого не было. Девушка испарилась, ее шезлонг по-прежнему стоял впритык к моему. Полотенце, сигареты и журнал оставались на месте, но стакан и магнитола исчезли.

Солнце понемногу клонилось к западу, тень, отбрасываемая одной из ветвей дуба, забралась мне на колени. Часы показывали четверть пятого. Я выпрямился и огляделся по сторонам. Просторная лужайка, высохший пруд, забор, каменная птица, кусты золотарника, телевизионная антенна. И никаких следов кота. Или девушки.

Не вставая с шезлонга, я взглянул на кошачью тропу и стал ждать, когда девушка вернется. Прошло десять минут, но ни кот, ни она так и не появились. Ничто вокруг не шевелилось. Было чувство, будто я страшно состарился, пока спал.

Поднявшись, я посмотрел в сторону дома, который тоже не подавал признаков жизни. Ослепительный блеск заходящего солнца отражался в стеклах оконных выступов. Мне надоело ждать, я пересек лужайку и, выйдя на дорожку, направился домой. Кота я не нашел, но старался изо всех сил.

Вернувшись домой, я постирал белье и приготовил все для простого ужина. В половине шестого задребезжал телефон, выдал двенадцать звонков, но я не подошел. Даже после того как звонки прекратились, этот звук висел в сгущавшемся мраке подобно стоящей в воздухе пыли. Твердые зубчики шестеренок постукивали в прозрачном корпусе настольных часов, зависших в пространстве.

А что, если написать стихотворение про Заводную Птицу?
– осенило меня, но первые строки никак не приходили в голову. Да и понравятся ли такие стихи школьницам? Вот в чем вопрос.

Кумико вернулась домой в полвосьмого. В последний месяц она приходила все позже и позже. Нередко она возвращалась после восьми, а бывало и после десяти. Теперь, когда я был дома и взял на себя приготовление еды, ей не надо было больше торопиться. Она рассказывала, что у них в редакции не хватало людей и вдобавок недавно заболела одна из сотрудниц.

– Извини, - сказала Кумико, - столько работы, а от девочки, которую взяли на полставки, никакого толку.

Я направился на кухню и принялся готовить: жареную в масле рыбу, салат и суп мисо1. Жена сидела за кухонным столом и расслаблялась.

– Где ты был в полшестого?
– спросила она.
– Я звонила сказать, что немного задержусь.

– Масло кончилось. Ходил в магазин, - солгал я.

– А в банке был?

– Конечно.

– А кот?

– Не нашел. Отправился по дорожке к заброшенному дому, как ты сказала, но его там нет. Он наверняка забрел куда-то подальше.