Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга I (сборник)

Друзья и в жизни, и в смерти, и в том запутанном клубке, в который превратились его воспоминания. Другие Сумеречные охотники уже были частью его жизни – особенно Клэри. Именно Клэри – та самая нить, которой не хватает в гобелене, яркая, уверенно ведущая его от самых первых воспоминаний к самым последним. Без нее из узора жизни Саймона выпадают целые куски, и их уже никогда не вернуть.

«Мой лучший друг», – подумал Саймон. Еще одно, ради чего стоит жить в этом мире, ради чего стоит быть Сумеречным охотником. Может, она и не захочет стать его парабатаем. Это понятно – Саймон далеко не подарок. Но если бы он окончил эту школу, если бы ему удалось стать Сумеречным охотником, он смог бы вернуть все воспоминания о своем лучшем друге.

И тогда он смог бы предложить ей такие же узы, которые связали Джейса с Алеком или Джеймса Эрондейла с Мэттью Фэйрчайлдом. По крайней мере, он смог бы спросить Клэри, согласится ли она провести ритуал и произнести те самые слова, которые возвестят всему миру, что они связаны с ней крепко-накрепко, отныне и навсегда.

По крайней мере спросить.

Кассандра Клэр, Робин Вассерман Зло, которое мы любим

Есть куча способов, думал Саймон Льюис, уничтожить письмо. Можно искрошить его в конфетти. Можно сжечь. Можно скормить собаке – или демону-гидре. Можно с помощью какого-нибудь дружественного мага провесить портал на Гавайи и выкинуть письмо в жерло вулкана.

Учитывая все эти возможности, продолжал размышлять Саймон, пожалуй, не так уж и плохо, что Изабель Лайтвуд вернула его письмо в целости и сохранности. Может быть, это даже хороший знак.

Во всяком случае, не ужас-ужас.

И это Саймон усердно твердил себе последние несколько месяцев.

Но все равно не мог отделаться от мысли, что все-таки это было любовное письмо – ну, по крайней мере, в нем попадались фразы вроде «Ты потрясающая» и «Я знаю, что я – тот парень, которого ты любила». А когда любовное послание возвращается нераспечатанным, с небрежной надписью красной помадой «ВЕРНУТЬ ОТПРАВИТЕЛЮ», то слова «не ужас-ужас» по этому поводу кажутся уж слишком оптимистичными.

Впрочем, надо признать, что она назвала его просто «отправителем». И то хлеб. Саймон не сомневался, что при желании Изабель могла бы придумать для него не такое дружелюбное обращение. Воспоминания он, конечно, потерял, но наблюдательные-то способности никуда не делись – и от Саймона не укрылось, что Изабель Лайтвуд не из тех девушек, которым нравится слышать «нет». А Саймон, вопреки всем законам природы и здравому смыслу, умудрился сказать ей «нет» уже дважды.

Именно это он и пытался объяснить в том письме. Объяснить – и извиниться за то, что оттолкнул ее. Он признался, как сильно хочет побороться за то, чтобы вновь стать прежним Саймоном. Ее Саймоном. Или, по крайней мере, тем Саймоном, который был бы ее достоин.

«Иззи, я не знаю, будешь ли ты после всего этого меня ждать, и если да, то почему. Но если ты будешь меня ждать, то я обещаю оправдать твое ожидание, – написал он тогда. – Или хотя бы попытаюсь это сделать. Честное слово, попытаюсь».

Через месяц письмо вернулось к Саймону непрочитанным.

Услышав, как заскрипела дверь спальни, он торопливо и осторожно, стараясь не вляпаться в паутину или плесень, покрывавшие тут все вокруг, сколько бы с ними ни боролись, запихнул письмо обратно в ящик стола. Но, похоже, сделал это недостаточно быстро.

– О нет! Опять это письмо? – простонал Джордж Лавлейс, сосед Саймона по комнате в Академии Сумеречных охотников. Он бросился на кровать и театральным жестом приложил руку ко лбу. – О, Изабель, любимая моя! Если я буду разглядывать твое послание достаточно долго, то, быть может, смогу хотя бы мысленно прижать тебя к своим рыдающим персям.

– У меня нет никаких персей, – со всем достоинством, на какое он только был способен, отозвался Саймон. – А даже если бы и были, не думаю, что они могли бы рыдать.

– Ну, тогда вздыматься. Или что там еще делают перси.

– Я как-то не имел возможности в этом убедиться, – признался Саймон. По крайней мере, ничего подобного он не припоминал. В памяти всплыли только обжимания с Софи Хиллер в девятом классе, но тогда он даже до застежки лифчика не успел добраться – мать Софи их застукала. А после того, по-видимому, была только Изабель. Но сегодня он изо всех сил старался о ней не думать. Не думать о застежке лифчика Изабель… о собственных руках на ее теле… о вкусе ее…

Саймон помотал головой, отчаянным усилием воли прогоняя непрошеные мысли.

– Можем мы перестать говорить о груди? В смысле, перестать навсегда?

– Ты уж прости, что отвлек тебя от великой хандры-об-Иззи. Я понимаю, как это для тебя важно…

– Я не хандрю, – соврал Саймон.

– В самом деле? Отлично! – победоносно осклабился Джордж, и Саймон вдруг понял, что попался в какую-то хитроумно расставленную ловушку. – Тогда пойдем на тренировочную площадку – надо опробовать новые кинжалы. У нас спарринг намечается, простецы против элиты. Проигравшие неделю будут съедать дополнительную порцию супа.

– О да, Сумеречные охотники всегда умели зажигать.

Ни тени сарказма не было слышно в его голосе. Сокурсники Саймона и впрямь умели веселиться, хотя развлечения их редко обходились без холодного оружия. Сейчас, когда экзамены были позади, а до выпускного и каникул оставалась какая-то неделя, Академия Сумеречных охотников скорее смахивала на летний лагерь, чем на респектабельную школу. Саймону не верилось, что он провел здесь целый учебный год; не верилось, что он выжил здесь целый год. Выжил – и теперь знал латынь, мог писать рунами и с грехом пополам понимал хтонический язык. Выжил – хотя сражался с крошечными демонами в лесу, выдержал целую ночь полнолуния рядом с новорожденным оборотнем, ездил верхом на лошади (и чуть не угодил под копыта) и съел столько супа, сколько, наверное, и сам не весил. И за это время его никто не исключил и не выпил из него ни капли крови. Он даже накачал мышцы, так что перелез из своей женской тренировочной формы в мужскую, пусть даже и самую маленькую из всех имевшихся в Академии. И несмотря ни на что, это место за год стало для него почти домом. Слизистым, заплесневевшим, мрачным, без единого работающего туалета – но тем не менее домом. Они даже успели дать клички крысам, жившим за стенами их комнаты, и каждую ночь оставляли Джону Картрайту-младшему, Третьему и Четвертому кусочки зачерствелого хлеба – в надежде, что крысы все-таки предпочтут сухари их с Джорджем ногам.

Оставалась всего неделя – неделя для празднований и вечеринок, ночных кутежей и дружеского спарринга на кинжалах. Но у Саймона не возникало никакого желания развлекаться. Может, все дело было в маячившей впереди тени летних каникул – и в необходимости возвращаться домой, туда, где он больше не чувствовал себя дома.

А может, как всегда, в Изабель.

– Впрочем, что это я? Тебе тут наверняка веселее – сидеть одному и хлюпать носом, – заметил Джордж, натягивая на себя форму.

Саймон вздохнул.

– Тебе не понять.

Джордж Лавлейс, парень с лицом кинозвезды, шотландским акцентом, великолепным загаром и такими мускулами, при виде которых девушки (даже из Сумеречных охотников, которые до встречи с Саймоном вообще не представляли себе, что на свете бывают мужчины без кубиков пресса на животе) хихикали и впадали в экстаз, действительно не мог его понять. Проблемы с девушкой, унижение, оскорбление, отказ – все это было за гранью его разумения.

– Послушай, я просто хочу разобраться, – акцент у Лавлейса был настолько мягким, что даже Саймон не мог не признать его обворожительным. – Ты вообще хоть что-нибудь помнишь из тех времен, когда встречался с ней? Ты же не помнишь, как любил ее, не помнишь, на что это было похоже, когда вы двое…