Хроники Кадуола

ПРИМЕЧАНИЕ. На первый взгляд тенепыты вежливы и терпеливы. Это впечатление обманчиво, и вы в этом сразу убедитесь, если толкнете лысую женщину, прикоснетесь к ней, подвергнете ее насмешкам или даже просто заметите ее присутствие. Вам тут же перережут глотку — женщина обрила голову, чтобы сжечь свои волосы в качестве жертвоприношения определенному сочетанию лун с целью, имеющей для нее большое значение. Никогда не улыбайтесь тенепыту — он ответит вам такой же улыбкой, после чего быстрым движением руки, вооруженной острым кинжалом, сделает вашу улыбку в два раза шире, после чего у вас больше не будет оснований веселиться. Кроме того, вас никто не защитит, а тенепыта никто не накажет, так как вас заранее предупредили о недопустимости нарушения местных обычаев. Не пренебрегайте же нашим предупреждением!»

«Буду иметь в виду», — подумал Глоуэн. Устроившись на стуле поудобнее, он наблюдал за многочисленными прохожими, наполнявшими бульвар — в основном это были инопланетяне из соседних гостиниц и стройные уроженцы Танджари с каштановыми шевелюрами; встречались и гангрилы с сонно полузакрытыми глазами, такие же хрупкие на вид, но с рыжеватыми волосами, отливающими медью. Гангрилы мужского пола носили черные бриджи до колен и цветные рубашки, а женщины предпочитали белые шаровары, черные блузы и маленькие зеленые шапочки.

Глоуэн внезапно вспомнил, что ему так и не подали зеленый чай. Официант, принявший его заказ, стоял неподалеку, и лениво смотрел на озеро. Следовало ли выразить гневное возмущение? Официант только отвернулся бы, всем своим видом показывая, что испытывает не поддающееся описанию отвращение к приезжим и бесконечно от них устал. В результате Глоуэн выглядел бы в глазах окружающих раскрасневшимся крикуном, бесполезно размахивающим руками. Оценив открывающиеся возможности, Глоуэн решил, что проще всего было забыть о чае. Но как только он терпеливо вздохнул, смирившись с таким положением вещей, мальчишка-поваренок принес ему зеленый чай. «Подожди-ка!» — остановил поваренка Глоуэн. Приподняв крышку чайника, он принюхался к содержимому: чай или пылесень? Содержимое больше напоминало по запаху чай. «Кажется, это чай», — предположил Глоуэн.

«Мне тоже так показалось», — отозвался поваренок.

Глоуэн с подозрением взглянул на мальчишку, но промолчал — возможно, в его замечании не скрывалось никакой насмешки. «Хорошо!» — сказал Глоуэн и отпустил поваренка суровым жестом. «В конце концов, — подумал он, — с кухней невозможно спорить; они подают все, что хотят, а клиент вынужден поглощать то, что ему подали, вопреки любым опасениям и подозрениям».

По бульвару приближалось шаткое и ветхое сооружение на колесах — нечто вроде огромной коробки, разукрашенной кричащими узорами, метров двенадцать в длину и четыре в высоту. Шесть высоких колес, каждое на независимой подвеске, наклонялись то в одну, то в другую сторону, виляли и подпрыгивали по мере того, как сооружение переваливалось по мостовой. Управлял перемещением этого удивительного шарабана толстый круглолицый человек с пушистыми черными усами, в широкополой черной шляпе — он сидел на скамье, установленной на переднем краю коробки, и орудовал какими-то рычагами. У него за спиной находилась окруженная низкой оградой верхняя сторона гигантской коробки, где бегали пятеро или шестеро сорванцов неопределенного пола в длинных рваных балахонах, через большие дыры которых временами проглядывали ягодицы. Другие пассажиры высовывались из окон коробки, энергично приветствуя зевак различными веселыми жестами, не всегда приличными. Черноусый толстяк потянул на себя пару рычагов — угрожающе накренившись, коробка затормозила. Складная боковая панель сдвинулась в сторону, открыв взорам окружающих сцену четырехметровой глубины, занимавшую всю внутреннюю полость кузова-коробки. На сцену выступил маленький человечек с шутовской физиономией — его широкий плоский нос почти раздваивался на конце, полузакрытые тяжелыми веками глаза смотрели на публику с меланхолической покорностью судьбе, рот был окружен глубокими складками кожи. Больше всего он напоминал обиженного мопса. На нем были синий костюм, украшенный сотнями оборок и помпонов, и синяя же шляпа с узкими полями и низкой тульей. Он подошел к переднему краю импровизированной сцены и стал садиться на воздух, но в самый последний момент из-под сцены высунулась рука и подставила табурет под его быстро опускающееся основание. Человечек в синем скорчил гримасу и с наигранным недоумением посмотрел на посетителей кафе, после чего протянул руку и стал хватать воздух — но другая рука, появившаяся из-под сцены, тут же вложила ему в ладонь гриф струнного инструмента. Клоун набрал последовательность аккордов и что-то быстро наиграл в верхнем регистре, после чего сделал паузу и спел жалобную балладу о лишениях и трудностях бродячей жизни. Когда он исполнял заключительную каденцию, на сцену вырвались две толстые женщины, принявшиеся скакать и танцевать, высоко поднимая ноги и кувыркаясь под аккомпанемент быстрой веселой мелодии оживившегося клоуна. К клоуну присоединился вышедший из глубины сцены молодой человек с гармошкой; толстухи удвоили свои усилия — их мощные груди высоко взлетали, их руки крутились мельницами. Они так высоко вскидывали ноги, что, казалось, готовы были грохнуться на спину, но вместо этого совершали поразительные прыжки кувырком назад, на мгновение обнажая жирные ляжки и приземляясь на ноги, отчего ходила ходуном вся сцена-коробка. Наконец толстухи схватили клоуна с печальной физиономией и швырнули его со сцены в собирающуюся толпу зрителей, многие из которых закричали и приготовились увернуться от столкновения. Но клоун, привязанный тонким проволочным тросом к длинному шесту, описал широкую дугу над головами публики, ни на секунду не прекращая играть на своем инструменте, и с привычной уверенностью приземлился снова на сцене.

Толстух заменили три девушки в длинных черных юбках и коричневых блузах с золотистым отливом; их сопровождал коренастый юнец в костюме и маске демона, обуреваемого безумной похотью. Демон гонялся за девушками по сцене, совершая бешеные акробатические трюки в попытках сорвать с девушек одежду и повалить их на землю. В тот момент, когда лихорадочные кривляния демона достигли кульминации, две девушки уже бегали с обнаженными грудями, а третья почти потеряла юбку, Глоуэн почувствовал какое-то движение, быстро оглянулся и схватил за кисть девочку восьми или девяти лет. Ее рука уже залезла к нему в карман; ее лицо было в нескольких сантиметрах — Глоуэн смотрел прямо в темные синевато-серые глаза. Девочка отпустила то, что держала в руке. Глоуэн понял, что она собирается плюнуть ему в лицо, и разжал пальцы. Девочка удалилась не торопясь, гордой походкой, бросив презрительный взгляд через плечо.

На сцене уже стоял жонглер, совершавший обычные чудеса с помощью дюжины колец. За ним последовала пожилая босая женщина, игравшая на тяжелой латунной тубе и аккомпанировавшая себе на гуслях, перебирая струны пальцами одной ноги и отбивая гулкую дробь по резонатору инструмента другой ногой. Через некоторое время ей составил компанию рахитичный клоун столь же преклонного возраста, одновременно исполнявший трехголосный контрапунктический мотив на двух волынках и носовой флейте. В заключение десять взрослых актеров составили оркестр, а шесть маленьких детей плясали жиги, кружились хороводами и парами, после чего выбежали со сцены к публике с подносами для добровольных пожертвований. К Глоуэну подошла та самая девочка, которая раньше залезла к нему в карман. Не высказывая никаких замечаний, Глоуэн опустил на поднос несколько монет; не высказывая никаких замечаний, девочка прошла дальше. Уже через минуту-другую коробка на колесах, переваливаясь с боку на бок, двинулась к следующему кафе по другую сторону гостиницы «Кансаспара».

Глоуэн взглянул на небо — Фарисса слегка опустилась к горизонту. Он вернулся к чтению путеводителя и нашел главу, посвященную бродячим труппам. странствовавшим по Найону в разукрашенных драндулетах. По оценке автора справочника, на планете было примерно двести таких трупп, каждая со своими традициями и с особым репертуаром.

«Их кочевнические инстинкты настолько сильны, что они ведут себя почти наподобие диких животных, — утверждал автор. — Ничто не способно побудить их к малейшему ограничению свободы. Их социальный статус низок; другие народы считают их сумасшедшими и относятся к ним со снисходительным презрением, незаслуженно игнорируя тот факт, что некоторые номера, исполняемые бродячими труппами, демонстрируют поистине творческую изобретательность, не говоря уже о техническом мастерстве, требующем постоянных упражнений.

При всей живости и красочности их представлений, жизнь этих бродяг далека от романтической идиллии. Проделав далекий путь, они прибывают в пункт назначения в торжествующем настроении. Но вскоре они начинают беспокоиться и нервничать; уже через несколько дней они отправляются в новое странствие по цветочным степям. Они не легкомысленны — напротив, в быту они скорее производят впечатление людей молчаливых и меланхоличных. По меньшей мере, такими они стараются выглядеть в глазах посторонних, будто подчиняясь какой-то неписаной традиции. В детстве они учатся исполнять номера, как только начинают ходить. Их взрослую жизнь отравляют ревностная профессиональная конкуренция — стремление занять более почетное и незаменимое место в труппе — и просто ревность. Старость не приносит им покоя. Как только старик или пожилая женщина начинают оступаться при выполнении акробатических номеров или сбиваться и фальшивить при исполнении номеров музыкальных, они теряют репутацию в глазах коллег-попутчиков, и к ним начинают относиться как к едва выносимой обузе. Они продолжают выступать, тщательно избегая повторения ошибок и даже поднимаясь на невиданный ранее уровень мастерства, а публика продолжает дивиться их поразительным энергии и ловкости — до того дня, когда они, наконец, не выдерживают и падают, теряя сознание, или извлекают из своих инструментов раздражающую ухо мешанину бессвязных звуков. Тогда наступает конец, и они впадают в апатию. Во время следующего переезда из одного селения в другое цирк на колесах делает непродолжительную остановку посреди ночи, под черным небом, усыпанным разномастными лунами. Старика выталкивают в степь, вручив на прощание бутылку вина. Шарабан уезжает, и старый циркач остается в степи один. Он опускается на землю и просто сидит, глядя на медленно скользящие по небосклону луны, или затягивает песню, давно сочиненную на этот случай. Потом он допивает бутылку вина, ложится на цветы и засыпает беспробудным сном, ибо вино приправлено медленно действующим гангрильским ядом».

Глоуэн отодвинул путеводитель; он узнал о кочевниках все, что хотел узнать — и даже больше. Откинувшись на спинку стула, он взглянул наверх, на Фариссу, и подумал, что ему придется, наверное, взять одну из сладких булочек, которые развозил на тележке поваренок. С другой стороны кафе из-за столика поднялся высокий молодой человек атлетического сложения. Он куда-то направился, и Глоуэн автоматически посмотрел ему вслед. По мере того, как молодой человек удалялся, его походка, широкие плечи и посадка головы стали вызывать у Глоуэна все больший интерес — несмотря на то, что незнакомец был уже далеко, Глоуэн успел заметить узкие темно-зеленые брюки, короткую накидку сочного темно-синего цвета и небольшой выпуклый берет.

Фигура молодого человека, шагавшего легко и уверенно, почти развязно, скрылась за каким-то углом. Глоуэн пытался восстановить в памяти внешность этого человека — ведь он, несомненно, попадался ему на глаза, пока сидел в кафе. Возникало общее впечатление пропорциональности головы, аккуратно подстриженных темных волос, светлой кожи и классически правильного профиля. Несмотря на отсутствие особых примет, Глоуэн был почти убежден, что где-то видел этого человека раньше.

Глоуэн выпрямился на стуле и взглянул на часы — у него было время вздремнуть перед свиданием с Киблсом. Поднявшись на ноги, он покинул кафе и вернулся в гостиницу «Новиаль».

В вестибюле дежурил другой регистратор — пожилой человек с редкими рыжеватыми волосами и аккуратной бородкой. Глоуэн попросил обязательно разбудить его звонком в двадцать семь часов, так как у него назначена важная встреча. Служащий сухо кивнул, сделал пометку в журнале и вернулся к созерцанию журнала мод. Глоуэн прошел к себе в номер, разделся, бросился на кровать и почти сразу заснул.

Через некоторое время его потревожило ощущение острого жжения в бедре. Глоуэн включил свет и обнаружил, что его укусило какое-то черное насекомое. За окном небо уже потемнело. Будильник на тумбочке показывал двадцать восемь часов. Глоуэн вскочил, уничтожил нескольких попавшихся под руку насекомых, сполоснул лицо холодной водой, оделся и вышел из номера. Когда он проходил через вестибюль, регистратор вскочил, облокотился на прилавок и огорченно воскликнул: «Господин Клатток! Я как раз собирался вам позвонить, но вы, как видно, само проснулись вовремя».