Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Хроники новуса
Шрифт:

— Чего стоишь? Выбирай, — поторопил меня тот же женский голос.

Вздрогнув, я с трудом углядел сиденье с подлокотниками и высокой спинкой, в коем утонула маленькая фигурка, укрытая сверху одеялом. Разглядеть ее среди куч барахла было непросто.

— Свету бы! — сказал я.

— Огонь жечь нельзя. Глаза молодые, ищи так. Башмаки вон там, слева от двери. Одежа тебе под кого надобна?

— Под меня.

— Ясно, что не на твою бабушку. Для чего? Хочешь одеться как подмастерье? Или как оруженосец? Или под лакея из бургомистрова дома? Хотя куда тебе… Поди, думаешь одеться попросту, как небогатый мещанин.

Да! Чтобы от меня люди не шарахались!

— Башмаки — десять медяков, остальное отдам еще за двадцать.

Дорого! Такая трата опустошит почти весь кошель, а ведь он был последним, если не вспоминать о прикопанном серебре. Впрочем, тут серебро возьмут безо всяких вопросов. Я углядел даже пару мечей и несколько кинжалов, а ведь за оружие не по чину наказывают строго. Но этим людям на законы было плевать.

— А кинжал…

— Два серебряка, не меньше, — тут же ответила женщина.

Дорого! Сколько же стоит тогда отчимов меч? Десять серебряных? Или больше?

Я долго рылся в сваленных тряпках, выискивая нужное. Вчера насмотрелся на одежды горожан, так что представлял, что мне надобно. Другое дело, что простого тут было немного, а на мой рост и того меньше. Кое-как я нашел серую шерстяную рубаху в два раза шире меня, но ее можно прикрыть коротким плащом синего цвета, все башмаки были велики, я выбрал одну пару. Ничего, набью соломой и будет впору. С трудом вытащенные с самого низа кучи портки шились на кого-то покрупнее, придется накрепко обвязать их тесемкой. Напоследок взял шапку и суму, а то котомка сразу выдавала во мне деревенского.

— Монеты положи вон в ту зеленую шкатулку, переодеться можешь прямо тут. Если вздумаешь что-то продать, сюда не тащи. Сверчок подскажет куда.

Я неуверенно вытащил кошель из котомки, отсчитал монеты, открыл зеленую шкатулку и ахнул: медяков там было немного, почти все серебрушки. И не боится эта Ткачиха, что ее обворуют? Вот как схвачу шкатулку и убегу! Пока она из одеял своих выпутается, пока проберется к выходу, меня уж и след простынет. А потом я сообразил, что сюда к ней как раз ворованное и приносят. И вряд ли она — хозяйка этого добра, скорее, хранительница или вроде того, а значит, и спрашивать за украденное будет не она.

Оглянувшись на нее, я быстро поскидывал свои тряпки, переоделся в новое, хотя какое это новое — всё уже ношеное, переложил старое в суму, поклонился Ткачихе.

— Спасибо. Ну, я пошел.

Подождал ответа, но женщина ничего не сказала, так что я вышел из странного дома, чуть не ослеп от яркого света и побрел к Сфирровой площади. Я все еще путался в улицах, потому решил начать с единственного места, которое запомнил, к тому же площадь проще всего отыскать из-за того самого дерева, что возвышалось над городом. И люди теперь от меня не шарахались, теперь они меня не замечали.

Я походил по площади, выглядывая двух своих знакомцев, но ни Воробья, ни Сверчка не приметил, потому отправился к цеховым улицам. Там я стучался во все двери, заходил в каждую лавку, спрашивал, не нужен ли помощник, расхваливал себя как мог, мол, и силен я, и послушен, и разумен, ем мало, работаю много, древу Сфирры хвалы возношу, но меня редко дослушивали до конца, чаще всего захлопывали дверь перед самым носом. Одна милая женщина, пока я говорил, ласково улыбалась, кивала, а как я замолк, сказала:

— Иди-ка отсюда

подобру-поздорову, мальчик. Если муж тебя увидит, собак спустит.

На нее я разозлился сильнее, чем на тех, кто сразу гнал с порога. Зачем было улыбаться и кивать? Пожалела меня, что ли? Или позабавиться решила?

Вечером я вернулся в ту же таверну, уставший, голодный и разбитый, заплатил за ночлег и стол, поел и отправился на боковую.

На завтра было то же самое. Я пошел на окраинные улицы, где и люд попроще, и цеха из грязных, но мне не везло. Хоть босяком более не называли, но в работники нанимать не хотели. Обойдя весь город, я вернулся к площади. Может, зря я возле бедноты кручусь? Надо к богатеям напрашиваться, это они не любят руки пачкать, и прислуга им всегда надобна.

Задержался я возле постоялого двора, который был не чета таверне, где я ныне ночевал. Там служили мальчишки едва ли старше меня: таскали дрова, носили воду, убирали конские яблоки. С этим бы я справился! Причем даже лучше!

Я увидел, как во двор неспешно въехал важный господин, к нему тут же бросился один из тех мальчишек, поднес колоду, чтоб всаднику было удобнее спешиться, принял поводья у коня, и за это господин швырнул мальцу монету. Медяк за плевое дело! Это если я семерых так встречу, то заработаю на ночлег и стол! А ведь по мне не понять, работаю я на этом постоялом дворе или нет.

Когда во двор влетел следующий всадник и резко осадил своего коня возле коновязи, я первым подскочил к нему, потянулся к поводьям… Конь всхрапнул и крепко ухватил огромными желтыми зубами мою руку.

— Ой-ой-ой! — взвыл я, пытаясь вытащить кисть из его пасти.

Всадник спешился, похлопал лошадь по морде, та наконец разжала зубы, но прежде чем я успел сказать хоть слово, мужчина отвесил мне затрещину. Я отлетел на несколько шагов и шлепнулся.

— В другой раз не лезь к боевому коню, — небрежно сказал всадник.

Из конюшни выскочил давешний мальчишка, распахнул ворота и, низко кланяясь, сказал:

— Сюда, господин!

Мужчина повел своего зверя в конюшню сам, и теперь я понимал, почему.

— Иди отсюдова! — крикнул мне в спину мальчишка. — А то хозяина кликну, он тебя мигом погонит!

Я, баюкая ноющую руку, уныло побрел оттуда. Укушенное место наливалось багрянцем, в голове звенело от затрещины, в животе изрядно урчало. С постоялого двора тянуло жареным мясом да печеным хлебом, а я не получил ни единого медяка.

Потом я покрутился возле чьего-то богатого двора, где служило немало людей, высмотрел старика с лицом подобрее и спросил, не нужен ли им кто.

— Седлать умеешь? Запрячь карету сможешь? — спросил он.

— Нет, — растерянно покачал я головой.

Откуда? У нас в деревне лошади были лишь у старосты да Верида, а уж чтоб верхом на них ездить — и подавно никто не ездил. Как я мог научиться седлать или запрягать?

— Тогда и неча! Иди давай!

И я пошел.

А как дальше? Неужто ворочаться обратно в деревню? Спустя несколько дней после ухода? А там снова староста навалится с угрозами. А может, и впрямь воротиться? Не будет же он жечь добро дядьки Харта. С другой стороны, дядька Харт больше моего понимает, что в деревне да как, и он почему-то меня от ухода не отговаривал. То ли позарился на хозяйство, то ли думал, что в городе будет лучше, чем дома.

Поделиться с друзьями: