Хроники вечной жизни. Иезуит

Подходя к «Золотой форели», Андреа чувствовал радостное возбуждение. Он вошел в трактир, огляделся и направился к стойке, за которой находилась Клариче. Она застенчиво улыбнулась и указала взглядом на потолок. Кальво едва заметно кивнул и двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж, а девушка скользнула в кухню, откуда тоже можно было пройти наверх.

Поднявшись, Андреа шагнул в коридор, скудно освещенный стоящей на столике масляной лампой, и огляделся. В то же мгновение одна из дверей приоткрылась, и послышался шепот:

— Сюда!

Чувствуя сладкое возбуждение, он поспешил на зов и вошел в комнату. Здесь царила полная темнота. Кальво оглянулся, пытаясь сориентироваться, и тут почувствовал, как Клариче взяла его за руку и потянула за собой. Сделав пару шагов, он уперся коленкой во что-то твердое — это была кровать. Андреа, сгорая от желания, обхватил девушку, повалил на постель и принялся исступленно целовать. Он слышал ее тяжелое дыхание и чувствовал, как она пытается его раздеть.

Мгновенно сорвав камзол и рубаху, он навалился на нее, провел дрожащей от возбуждения рукой по ее лицу… и замер. Кожа под его пальцами была грубой и шершавой.

— Клариче?! — с недоумением воскликнул он.

Раздался характерный щелчок огнива, сноп искр на мгновение ослепил Андреа. Зажмурившись, он выждал несколько секунд и открыл глаза. В колеблющемся свете скалилось жуткое беззубое лицо улыбающейся ведьмы с растрепанными седыми волосами. Содрогнувшись от ужаса, Кальво дико закричал и рванул к выходу.

По пояс голый он выскочил в коридор, бессознательно сжимая в руке мятую рубаху. И тут…

С десяток студентов встретили его дружным хохотом. Рядом стояла Клариче и смеялась громче всех. Андреа обвел товарищей растерянным взглядом — Бантини, Надьо, Франкотти, лохматый Питти и еще не меньше полудюжины человек.

Так это было подстроено?! В бешенстве натянув рубаху, Кальво бросился к лестнице. Возле нее он обернулся и, едва сдерживая ярость, прошипел:

— Ты заплатишь, Надьо, поверь!

В том, что идея «шутки» принадлежала именно его недругу, Кальво ничуть не сомневался.

А Стефанио, проводив его взглядом, заглянул в распахнутую дверь и со смехом воскликнул:

— Элма, дорогая, ты бесподобна.

* * *

К концу 1615 года до студентов дошел слух, что Галилея собираются привлечь к суду инквизиции. Стефанио, которому ученый был очень симпатичен, позвал Роберто, Джованни, Маркантонио и еще нескольких студентов и предложил отправиться к ректору. Он прекрасно понимал, что их мнение значит мало, но все же решил рискнуть.

— Синьор Беллармино — человек авторитетный, кардинал, к тому же Великий инквизитор. Папа доверяет ему. Давайте пойдем к нему и попросим за Галилея.

Возражений не последовало. Стефанио вместе с Джованни Питти написали письмо в защиту ученого, и уже на следующий день семеро студентов пришли к ректору.

— Ваше высокопреосвященство, — начал Стефанио, — до нас дошли слухи, что синьора Галилея вызывают в инквизиционный трибунал. Мы пришли просить вас о снисхождении к профессору. Возможно, он бывает неосторожен в словах, но он талантливый ученый, сделавший для науки больше, чем кто бы то ни было…

Беллармино, пряча улыбку, пробежал глазами письмо и серьезно спросил:

— И что же вы предлагаете, братья? Попустительствовать ереси?

— Теория Коперника не признана ересью.

— Не беспокойтесь, будет, — заверил ректор.

— Однако пока это не так.

— Вы хотите сказать, что как только учение Коперника будет занесено в Индекс запрещенных книг, синьор Галилей перестанет его поддерживать? — ухмыльнулся Беллармино.

— Я хочу сказать, что странно было бы осуждать человека, который занимается тем, что разрешено.

Ректор сложил руки домиком и задумался.

— Разумно, — сказал он через минуту и продолжил, с трудом сдерживая усмешку: — Что ж, братья, мне понятно ваше мнение, я его обдумаю. Это все, что я могу обещать.

Через два месяца трактат Коперника «О вращении небесных сфер» был занесен в Индекс запрещенных книг. «Утверждать, что Земля не есть центр мира, что она движется и обладает даже суточным вращением, есть мнение нелепое, ложное с философской и греховное с религиозной точки зрения», — с такой формулировкой приговор под страхом отлучения от церкви запрещал не только издание, но даже чтение и хранение трактата.

Однако Галилей не пострадал. Инквизиционный трибунал, возглавляемый Роберто Беллармино, отнесся к ученому на удивление снисходительно и ограничился лишь предупреждением, что всякая поддержка «ереси Коперника» должна быть прекращена.

Студенты ликовали, каждый всерьез считал, что в спасении Галилея есть и его заслуга. И лишь Стефанио понимал, что синьор Беллармино поступил так, как посчитал нужным.

В канун Великого поста в Риме проходил традиционный карнавал. Лукреция выбрала маску Коломбины, закрывающую верхнюю часть лица, и простой наряд служанки-трактирщицы, а Стефанио — бауту, дополнив ее длинным черным домино и треугольной шляпой, называемой здесь tricorno.

Итальянцы воспринимали карнавал не только как праздник встречи весны: это действо давало возможность выйти за пределы сословных границ и позволить себе поведение, в обычной жизни непозволительное. Здесь все были равны, и герцоги, и свинопасы. Переодеваясь в маскарадный костюм, люди, опьяненные вином, танцами и безудержным весельем, отказывались от моральных запретов и религиозных норм. На карнавале можно было все.

За неделю до Пепельной среды воздух Рима огласился музыкой и смехом. Толпы народа, толкаясь и пританцовывая, двинулись процессией по главным улицам. Горожане в разноцветных костюмах и масках Труффальдино, Коломбины, Арлекина, Пульчинеллы с трещотками и бубнами шли бесконечным потоком. Отовсюду доносились трели рожков, гудение труб, бой барабанов. На каждом углу устраивались игры и пляски, где-то демонстрировались фокусы, а где-то показывал короткие интермедии передвижной кукольный театр.

Лукреция и Стефанио, взявшись за руки, шли в плотной толпе, пока девушка не выбилась из сил. Дойдя до столиков, выставленных у ближайшей таверны, она устало села за один из них.

— Стеффо, давай передохнем.

Тут же с хохотом подскочили какие-то люди в масках, налили вина и не отставали, пока оба они не выпили по солидной кружке. Разморенная Лукреция положила головку на грудь возлюбленного, он обнял ее и прошептал:

— Отдохни, скоро начнутся танцы.

Вечерело. Шествие закончилось, и толпы людей разбрелись по улицам. Повсюду зажигались свечи и факелы, музыка становилась все громче. И вот наконец перед таверной пустилась в пляс первая пара, стуча ботами по мощеной улице, за ней — еще и еще. Зрители аплодировали, кричали, пили, горланили песни. Все это происходило одновременно, стоял жуткий гвалт, который, тем не менее, не мешал танцующим.

Глаза у Лукреции разгорелись, она дернула возлюбленного за руку:

— Пойдем.

Стефанио вскочил, и они, найдя свободное местечко, закружились вместе со всеми в безумной пляске, приседая, вертясь и выписывая немыслимые пируэты. Время от времени к ним подскакивали маски, подносили вина, обнимали то Лукрецию, то Стефанио, но влюбленные и не думали их прогонять: это был карнавал, а на карнавале можно все.

Стефанио поднял девушку перед собой, и ее вздымающаяся грудь оказалась прямо напротив его лица. Почувствовав, что уже не может сдерживать непреодолимого желания, он осторожно поставил ее на мостовую, и, приподняв маску, впился губами в губы возлюбленной. Вокруг бушевало безумие карнавала, все прыгали, плясали, кричали, а они стояли неподвижно, слившись в блаженном поцелуе.