Хрустальная сосна

–  Но я не собираюсь за вас замуж, - отчаянно проговорила Женя, прижав кулачки к груди.
– Я вообще замуж не собираюсь. Я буду учиться, делать карьеру, чтобы быть такой же сильной, независимой и самостоятельной, как вы…Я просто хочу быть иногда с вами. И мне этого будет достаточно…

–  Замуж она не собирается… Карьера, независимость… - продолжал я.
– Маленькая девочка, ты еще ничего не понимаешь. Для женщины главная карьера - это ее семья…

Женя слушала меня и не слышала ничего. Откинув с колен салфетку, она выпрямилась на диване, выгнулась всем телом, так что ее небольшие, но уже четко оформившиеся грудки выставились сквозь пиджак.

–  Дядя Женя, скажите честно…- она встряхнулась, словно желая обратить мое внимание на свое тело.
– Я вам что, не нравлюсь совсем?

–  Если задаешь такие вопросы, - неожиданно серьезно ответил я.

– То должна понимать, что не можешь не нравиться. Нравишься. И даже очень. Довольна?

–  И вы мне нравитесь. И я хочу вас. Хо-чу - понимаете?! И что в этом плохого?

–  Ну вот что, Евгения, - со всей возможной жесткостью сказал я, делая последнюю попытку сохранять разум.
– Все. Хватит. Этот разговор зашел слишком далеко. И он ни к чему хорошему не приведет. Вызываю такси и отправляю тебя домой.

Я шагнул к столу, где стоял телефон. Женя вскочила с дивана, загораживая мне дорогу. Привстала на цыпочки, крепко обвила меня руками, не давая ступить ни шагу.

–  Зачем тебе это?
– глухо спросил я, вдруг поняв бесполезность борьбы.

–  Скажи только - зачем?

–  Затем, что… я люблю вас, дядя Женя, - тихо продышала она в мое ухо.
– Люблю… С самого первого раза, как мама меня к вам привела…И уже давно не могу без вас жить… Я знаю, что не смогу быть всегда с вами. Но разрешите мне… Хотя бы раз… Хотя бы изредка… Ведь это так немного, чего я прошу… "Люблю"… Когда я в последний раз слышал такие слова? И слышал ли вообще? Меня никто никогда не любил, и сам я не любил тоже никого… Нет, ошибаюсь, я безумно любил свою первую жену Инну, и ей-то говорил эти слова. А говорила ли она мне что-то в ответ… Тогда казалось, говорила…А сейчас - не помню. Убей бог, ничего не помню…

–  Вы такой красивый и умный… Разве можно с вами сравнить моих уродов одноклассников… Или того слюнявого студента, что трахал меня на пароходе…Хотя неважно, что красивый и неважно, что умный… Это все уже потом. Я люблю вас просто так. За то, что вы есть на свете.

"За то, что я есть…" Это было странно слышать и нереально воспринимать. Потому что сам я давно уже не радовался собственному существованию. И не мог даже представить, чтобы оно, это существование, оказалось светом в окошке для кого-то другого…

–  Я люблю вас, дядя Женя… И хочу, чтобы вы были счастливы.

–  А откуда ты взяла, что я несчастлив?
– стараясь говорить уверенно, возразил я.
– Я совершенно счастливый и адекватный человек. Потому что живу в точности так, как самому этого хочется.

Кажется, мне удалось убедить себя этими словами. Высвободившись, я шагнул обратно к журнальному столику, налил еще рюмку и выпил столь же быстро, не смакуя. Голова моя плыла, поддаваясь ненужному наваждению, и ее требовалось срочно вернуть на место.

–  Хочу, чтоб вы стали немного счастливее со мной…- продолжала Женя.

Поймав мою изувеченную руку, она припала к ней, покрывая нежным, горячими поцелуями. Я вздрогнул: такого не проявляла ко мне*ни одна* из всех моих прежних женщин…

–  Я ведь сильная и очень многое могу… Чтобы вам со мной было хорошо и спокойно. И чтоб вам больше не надо было столько пить…

–  Откуда ты знаешь, сколько я пью?
– вздохнул я.
– На самом деле, я пью гораздо больше, чем ты даже можешь себе представить… Не отвечая, Женя опять прижалась ко мне и, щекоча мою щеку своими длинными ресницами, принялась сбивчиво шептать какие-то совершенно неожиданные, горячие и незнакомо ласковые мне слова. И вдруг, заглушая ее шепот, во дворе с особой яростью взорвались ракеты, озаряя все небо призрачными красными и зелеными огнями.

–  Новый год, что ли…- пробормотал я.
– Давай хоть телевизор обратно включим. А то так и новый век с тобой пропустим… Я нашарил впотьмах пульт, нажал кнопку - через несколько секунд на экране всплыли часы Спасской башни. Куранты отбивали уже невесть какой удар. Я быстро налил Жене минералки и протянул ей стакан. Плеснул себе водки и мы чокнулись, ловя последние секунды уходящего века и вместе с нею вплывая в следующий.

–  С Новым годом вас, дядя Женя…- почему-то очень тихо проговорила Женя.

–  И тебя, тезка, с новым счастьем, - ответил я, нагнулся и поцеловал ее в лоб.

–  Дядь Жень… Поздравьте меня… По-настоящему, - прошептала Женя, запрокинув голову и, привстав на цыпочки протянула ко мне свои ждущие губы.

Да будь оно все трижды проклято, - подумал я, закрывая глаза…

11

Я проснулся чуть свет.

Во всем доме стояла мертвая посленовогодняя тишина. И в природе за окном тоже царил покой. Какая-то опустошенная ясность - или проясненная пустота, один черт. И я мог бы еще спать и спать. Но вчера - вернее, уже сегодня ночью я не принял снотворного, и в итоге, как всегда в последние годы, поздний уход в постель не прибавил, а сократил мой сон.

Полежав немного с закрытыми глазами, я понял, что уснуть больше не удастся, и тихо выбрался из постели.

Я помнил все.

Помнил, как это случилось. Как мы любили друг друга. Тихо и медленно, не веря до конца в происходящее.

Я осторожно ласкал ее маленькие груди с несерьезными, пухленькими, но уже темными - точь-в-точь такими же, непонятно думалось мне, как у Кати… - сосками. Спускался во влажную складочку, припорошенную едва осязаемым пушком. Целовал все ее тонкое, уже не детское, но далеко не женское тело. И с изумлением понимал, что, кажется, впервые в жизни по-настоящему нежен с женщиной: в отличие от всех предыдущих, я испытывал к Жене не плотское вожделение, а именно огромную, всепоглощающую, высасывающую меня нежность. Ко мне пришло ирреальное ощущение, будто я трогаю сейчас не эту женщину-подростка, невероятной случайностью забившуюся в мою постель - а свою собственную душу. Несчастную, брошенную, окаменевшую в искусственном одиночестве, хоть и замкнувшуюся в непробиваемую оболочку. И слезы, подступившие под звуки старых песен, опять вернулись ко мне, и я их больше не сдерживал и даже не стеснялся. Прижимал к себе маленькую - кажущуюся совсем маленькой, хотя ростом она была всего на голову ниже меня - Женю, пытаясь вложить в каждое свое, неловкое от отвычки, движение всю внезапную, оглушительную благодарность за ее приход и ее невероятную любовь. А слезы лились из меня, не оскудевая, и все ее тело, от впадинки между ключицами, до маленьких пальчиков на ногах, стало влажным. Но я почему-то не стыдился; это было столь же естественно, как и это наше соединение, идущее вопреки в законам разума и порядка… Я старался быть осторожным, чтобы не причинить Жене боль; она же покрывала меня мягкими поцелуями, прикасалась своими тонкими пальцами с такой отчаянной нежностью, какой я никогда не получал ни от одной из взрослых женщин. Или это просто казалось мне, почти отвыкшему от них и совершенно - от искренней ласки? Женя мало что умела, но изо всех своих маленьких сил пыталась отдаться и в то же время забрать меня - так, чтобы мы действительно стали единым целым, на несколько минут осуществили недостижимую мечту человечества о слиянии двух разрозненных половинок…

Устав от нарастающих ощущений, еще не умея по-женски доводить себя до завершения, она в какой-то момент отключилась и затихла, как набегавшийся за день ребенок. Положив голову мне на грудь и крепко обняв мои плечи влажной рукой.

А я лежал и испытывал совершенно космическое, ошеломляющее ощущение. Сам я тоже ничего не достиг - отчасти опасался, боясь навредить или испугать Женю, а отчасти уже разучился этому. Но я вспоминал минуты нашей сладостной близости и понимал, что такого тихого, невероятного блаженства я не знал прежде ни с кем. Мне было так хорошо, что, наверное, именно сейчас стоило умереть, поскольку ничего лучшего уже просто не могло было быть… Но я умереть не мог, потому что рядом лежала она, держась за меня даже во сне.

Я спал и не спал одновременно.

Слегка ныло сердце. И кроме того, я уже так давно и прочно привык спать один, что мешало само соседство другого существа. Потому что я не мог свободно переворачиваться с боку на бок, боясь задеть и нечаянно разбудить ее.

Нет, пожалуй, дело было не в отсутствии пространства, а в чем-то более глубоком, проникающем внутрь, как несуществующие потоки другого сознания. Но все-таки ближе к утру я отключился, потому что ясно помнил, что закрывал глаза в темноте, а когда открыл их, сквозь зашторенное окно в спальню сочился неясный серенький свет зимнего утра. Поняв это, я сразу осознал, что к чему.