Хрустальная сосна

–  Опять вы о деньгах, да о деньгах, Виктор Николаевич, - поморщился начальник.
– Вам что - есть нечего?

Сытый голодного никогда не поймет, - подумал я, но вслух ничего не сказал.

Рогожников тоже не ответил, лишь потупился и спрятался за кульман.

–  Так что, Илья Петрович - вы меня отпустите?
– напомнил я о себе.

–  Отпустить?… Отпустить, конечно, можно… Только зачем вам так рано? Вас что, жена в дорогу собрать не может?

–  Жены у него нет!
– быстро ответила из-за шкафа Виолетта.

–  То есть как нет?
– смутился начальник.
– Евгений Александрович…

–  Да нет, Илья Петрович, - серебристым девичьим голоском засмеялась она.
– Не судите своим опытом… Жена у него в экспедиции на все лето.

Вот это женщина… В душе я восхитился. Она знала все и про всех - абсолютно. Я вроде на работе никому не говорил, что Инна в экспедиции, уже давно бродит по невероятно далеким сопкам Приамурья. И про то, что от начальника жена ушла - тоже вперед всех в свое время узнала…

–  Ну если нет жены…- покачал головой начальник.
– Тогда, конечно, можно. Только как вы, Евгений Александрович, через турникет пройдете в такое время?

–  Ну вот, опять начинаются кошки-мышки, - подумал я.
– "Я-то пожалуйста, но вахта вас просто так не выпустит, прогул запишет, и так далее…" Знает ведь, что вкладыш свободного прохода один на всю группу…

–  Как-нибудь уж пройду, - пожал плечами я.
– По-пластунски, в крайнем случае.

–  Пусть вкладыш возьмет, - пробасил со своего места Мироненко.
– Завтра утром перед отъездом отдаст кому-нибудь из нас.

–  Вкладыш…- протянул начальник.
– Можно, конечно…

–  Нельзя, - отрезал я его благую попытку.
– Отъезжаем не от нашего корпуса, а от административного.

–  Н-да…- начальник покачал головой.
– Проблема.

Виолетта молча стучала за шкафом карандашиком. Ей-то был известен тысяча и один способ проникновения через проходную в любую сторону в рабочее время без вкладыша и даже без пропуска. Она пользовалась своими тайными методами каждый день, под прикрытием дел в других секторах бегая на волю то за сметаной, то за сапогами, то еще за какой-нибудь хреновиной. Но умениями своими она никогда не делилась. Иначе ими стали бы пользоваться все, и это перестало бы сходить ей с рук.

–  Проблема, - повторил начальник, любивший потянуть бодягу, придавая значительность любому пустяку.
– Проблема… А сами вы что можете предложить, Евгений Александрович?

–  Я?… А знаете что - выпишите мне местную командировку, - наглея, предложил я.
– На полдня. В тот же административный корпус. Или на завод. И все будет шито-крыто.

–  На завод? Хм…- начальник покачал головой.
– Ну вы и жохи, молодые… Мы в ваши годы так ловчить не умели. Я молчал. В общем-то я ничего не терял. И, честно говоря, не очень-то мне и нужно было уходить пораньше; чтоб собрать на завтра рюкзак хватило бы получаса вечером. Просто сегодня, накануне отъезда, мне вдруг невыносимо осточертела наша комната, мой стол и кульман, и захотелось просто убежать пораньше, чтоб не отсиживать последние несколько часов.

–  Ладно, - неожиданно согласился начальник.
– Выпишу. Можете с обеда не возвращаться.

–  Спасибо, Илья Петрович, - искренне сказал я.

–  Будет вам…- начальник улыбнулся.
– Я тоже иногда бываю человеком… Надолго едете?

–  На месяц. До первого августа.

–  На месяц… Н-да. Когда вернетесь, я буду в отпуске. Не забудьте про чертеж изделия, который мы должны подготовить к сентябрю.

–  Не забуду, - кивнул я.
– Как вернусь, сразу за него и возьмусь.

По- стахановски.

–  Начальником вместо меня на это время останется Юрий Степанович, - он кивнул в сторону кульмана, из-под которого торчали стоптанные Мироненковские кроссовки.
– Он вам поставит точное задание.

–  Хорошо, Илья Петрович…

–  И сегодня, прошу вас - мы уже много проболтали… Закончите, пожалуйста, до обеда ту спецификацию, что я дал вам в понедельник. Сможете?

–  Она почти готова. Чуть-чуть осталось. Я же знал, что в колхоз еду.

–  Приятно иметь дело со знающим человеком. Значит, договорились. Вы мне спецификацию - я вам командировку. И он снова застучал на калькуляторе.

Колхоз всегда представлялся мне благом.

Хотя даже многие ровесники туда ездить не любили и с зимы готовили справки о различных болезнях. А если справки не спасали: бывало, что разнарядка выпадала большой и посылали всех - то ехали туда, как на каторгу.

Я же выезды в колхоз любил и не боялся в этом признаться. В институте ездил без отвращения, а уж оба лета, что работал в НИИ, рвался туда сам. Ведь отпуска молодым - то есть не достигшим сорока лет - сотрудникам в нашей организации давали в такое время, когда никто другой не соглашался: грязной тоскливой осенью или ранней, столь же грязной и холодной весной.

Так что эти поездки были для меня чем-то вроде выдранного у начальства летнего отпуска, возможности провести лучший месяц года на природе.

Я, конечно, в общем-то был достаточно ленивым - как любой нормальный человек - но с детства любил физическую работу, особенно не слишком тяжелую и перемежающуюся с приятным времяпровождением. Может быть, потому, что судьба сделала меня работником умственным. Но ничто, как мне казалось, так не помогало здоровью, как две - а еще лучше четыре!
– недели на свежем воздухе, с подъемом в строгие утренние часы, грубой простой пищей, ежедневной регулярной работой и ежевечерними песнями под гитару у неизменного костра… С этим не мог сравниться никакой турпоход, не говоря уж про пансионат или дом отдыха… Правда, в последних я вообще никогда не бывал, только слышал, что таковые существуют.

Правда, не все считали так. Мой лучший друг Славка из отдела стандартизации как-то раз в сердцах заявил, что на тягловых дураках вроде меня и держится вся порочная практика. То есть когда колхозники пьют, а инженеры вместо них работают. И, разумеется, цитировал при этом песню Высоцкого про доцентов на картошке. В принципе навалился он на меня зря: практика действительно была порочной, и я сам с этим не спорил. Но от того, что отказался бы ехать в колхоз конкретно я - или даже забастовали бы мы вместе с ним - ничего бы не изменилось. Потому все определялось именно нашей системой. А с системой бороться бесполезно. К тому же я был молод и здоров. И не мог тайно не признаться, что перспектива помахать руками на свежем воздухе прельщала меня больше, чем сидение за кульманом в июльскую жару.

Хотя… если честно, я и кульман свой тоже любил. Мне нравилось чертить. Смотреть, как под точными движениями руки возникают на ватмане опорные точки, прямые линии, как ровно ложатся изгибы по лекалам, образуя постепенно уже что-то узнаваемое. И даже порой трехмерное, хотя и вычерченное на плоском листе. Я получал от этого процесса непередаваемое удовольствие. И не важно было, что с такой работой справится квалифицированная чертежница не только без высшего, но даже без среднего специального образования. Дело в том, что я воспринимал адекватно сам себя. И давным-давно, в детстве, когда большинство еще мечтало стать космонавтами, артистами или академиками, я совершенно четко осознавал свою обыкновенность. Я знал. что таких, как я, встречается в среднем десять десятков на сотню. Что нет и не было никогда во мне ни талантов, ни даже каких-то отдельных способностей. И закономерным было то, что в свое время я закончил самый заурядный политехнический институт, стал обычнейшим из обычных дипломированным инженером и попал по распределению в этот абсолютно не выдающийся НИИ. И отсюда уже вся моя жизнь оказалась размеренной на этапы, каждый из которых был четко оформлен во внешние и временные границы. Сейчас я сидел над чертежами и спецификациями; что меня не напрягало, поскольку я этому научился и мог делать достаточно быстро и хорошо.