Хрустальная сосна

И поэтому ничуть не испугался и даже не удивился, увидев рядом вторую подушку и разметавшиеся по ней Женины волнистые волосы. Она и спала совершенно по-детски уткнувшись носом, и маленькое круглое плечо ее беспомощно темнело над краем пододеяльника. Я нагнулся и осторожно поправил одеяло. Не просыпаясь, она вздохнула и протянула руку на то место, где еще недавно лежал я.

Я смотрел на нее, но не чувствовал ни сожаления, ни отчаяния, ни даже сумятицы. Только зачем-то попытался вспомнить, когда в последний раз просыпался в этой кровати - огромной двуспальной кровати, купленной еще во времена моей жизни с Викой, да так и оставшейся навсегда без хозяйки…- не один. Это было так давно, что я даже не смог выудить из памяти имя той, что лежала в тот раз на этой, специально вынутой из шкафа второй подушке. А Женя спала тихим, совершенно умиротворенным сном. И туфли ее, маленькие черные туфли на высоких каблуках, трогательно и в то же время уверенно стояли у противоположного края кровати… Накинув халат, я тихо вышел из спальни и притворил за собой дверь.

Голова моя гудела от недостатка сна и чего-то еще.

Я бесшумно включил чайник и сел за стол.

Нет, это просто невозможно, - думал я.
– Этого не было. Или было, но не мной.

Но я знал, что стоит лишь тихо пройти по коридору, осторожно - чтоб не щелкнул замок - повернуть никелированную ручку и чуть-чуть приотворить белую дверь спальни, и я снова увижу ее. Девочку-женщину, странным образом вошедшую в меня этой ночью и теперь безмятежно спящую в моей постели.

Это было непостижимо. Было дикостью и чудом одновременно. Но было, было - и я уже не мог куда-то деться от этого. Быть может, я все-таки не приближался к истине, проповедуя столько лет религию полного одиночества?

Я высыпал полную ложку кофе в свою любимую тонкую чашечку Ломоносовского фарфора, плеснул на палец кипятку и подошел к окну. Низкое куталось в многослойную облачность, но где-то далеко в правом нижнем его углу, где тучи, изгибаясь, уходили за горизонт, разливалась красная заря: там было солнце.

Откуда- то пришли строчки из старой, давно забытой, но прошлым вечером спетой мною песни:

"Уже и рассветы проснулись,

Что к жизни тебя возвратят,

Уже изготовлены…"

Нет, конечно; мои рассветы - точнее будет сказать "мой рассвет" - еще не проснулся: из-за двери спальни не доносилось ни звука. Но все-таки…

"Уже изготовлены пули,

Что мимо тебя пролетят…"

Ни с того ни с сего я подумал, что, кажется, стоит перепрятать "браунинг" куда-нибудь подальше и поглубже. Наступал двадцать первый век.

2003 г.

PAN id=title>

Улин Виктор - Хрустальная сосна

*

*Аннотация:*

Рассказ о жизни человека, чью судьбу сломала личная катастрофа, пришедшая на пору перестройки общества

Моему поколению, разбитому на миллион осколков

*_Часть первая_*

1

…Когда в пустых лесах, негромко и случайно, из дальнего окна доносится рояль…

Я поймал себя на том, что бездумно гоняю свежеотточенный карандаш по листу с почти готовыми записями. Рояль в пустых лесах… Помимо воли, моя мысль унеслась куда-то далеко. Я никогда не видел и не слышал ничего подобного, но представил себе какой-то дачный поселок с подступившим к окраине лесом. Старую, даже старинную дачу где-нибудь в уютном Подмосковье, с мелко застекленной пыльной верандой, с рассохшимися балясинами балконных перил над кривоватым крыльцом. И звуки рояля, всплывающие из распахнутого окна, летящие по лесу, отражающиеся от деревьев, смешивающиеся с негромким щебетом птиц… Когда была написана песня - в семидесятые годы, или даже в конце шестидесятых? Сегодня на дворе стоял восемьдесят четвертый. Тому устоявшемуся, сонному и романтическому существованию уже два года как настал конец. И медленно приближался из будущего неясный призрак перемен. Однако прежняя жизнь продолжала катиться по инерции, и практически ничего не изменилось внешне с тех пор, когда Юрий Иосифович Визбор сложил те удачные слова. И пусть в песне говорится о весне, а сейчас разгар лета и лес уже давно не пуст, мысли мои были уже далеко отсюда. В завтрашнем дне, который подарит почти то же самое… Мне так захотелось скорее туда, что уже не осталось сил больше сидеть за своим столом и делать вид, будто работаю…

–  Илья Петрович!…

Я вздрогнул от звука собственного голоса: так хрипло и неуверенно прозвучал он среди шелеста бумаг. Прокашлявшись, я высунулся из-за своего кульмана и позвал еще раз:

–  Илья Петрович!

Начальник, стучавший клавишами микрокалькулятора, поднял голову. Я напряженно ждал его реакции. Если он ответит "слушаю вас" - значит, находится в хорошем настроении, и мне можно продолжать дальше. А если просто спросит - "что такое?" - то лучше промолчать…

–  Да-да, слушаю вас, - начальник посмотрел на меня, поправляя тщательно повязанный галстук.
– Слушаю вас, Евгений Александрович! У него была такая манера: звать всех по имени-отчеству. Даже меня, хотя я в свои двадцать четыре года запросто мог быть его сыном. С одной стороны, это иногда льстило. Но чаще настораживало, поскольку от начальника вообще редко приходилось ожидать чего-то хорошего.

–  Илья Петрович…- я кашлянул еще раз, потом выпалил одним духом: - Илья Петрович, можно я сегодня уйду пораньше, потому что мне завтра ехать в колхоз, и надо еще купить кое-что, вещи собрать и рюкзак сложить?

–  После обеда?
– зачем-то переспросил начальник, пристально глядя на меня.

–  Да-да, после обеда, - я почувствовал, что вот-вот покраснею.

Словно был в чем-то виноват, и отпрашивался не для сборов в колхоз, а на встречу с приятелем в кафе.

–  В колхоз, говорите?

–  В колхоз. Завтра. Согласно приказу, с первого июля…

–  В колхоз?
– над своим кульманом показался долговязый Мироненко, старший инженер, спортсмен-разрядник, заядлый вело- и просто так турист, штангист, альпинист, и прочая.
– В колхоз это хорошо. Мускулы во какие накачаешь!

–  Да… Я бы в колхоз - с удовольствием… - из неприступного угла, образованного развернутым шкафом, мечтательно протянула сорокалетняя красавица Виолетта Алексеевна, инженер-филолог, работающая переводчиком на весь институт, но числящаяся в нашей группе.
– Там такой воздух, солнце, река… Молоком можно умываться.

–  Зачем… умываться?
– не понял простодушный Мироненко.

–  Что вы, Юрий Степанович, как это зачем? В косметических целях.

Кожа после него становится мягкая и эластичная… Виолетта любила делиться своими знаниям - и на подобную тему, и всякими другими - и сейчас с удовольствием завела бы беседу минут на двадцать. Тем более, что Мироненко, умный в общем-то мужик, всегда слушал ее, разинув рот от неожиданности. Но начальник прервал ее:

–  А почему едете именно вы, Евгений Александрович? Вы ведь в нашей группе не самый молодой.

–  От нас еще Лавров едет. Прямо из отпуска, не заходя на службу.

–  А Виктор Николаевич почему не едет?

Молчавший до сего времени Витек Рогожников высунулся из-за кульмана:

–  С двумя малолетними детьми, Илья Петрович, сейчас даже в армию не посылают. Не то что в колхоз!

Что верно, то верно - весной у Витьки родился второй сын. Хотя он был моложе меня. Впрочем, дурное дело не хитрое, как любил приговаривать мой сосед дядя Костя.

–  А, понятно…- кивнул начальник.
– Понятно.

–  А вообще-то, - продолжал Рогожников, откинув со лба черные волосы, что всегда у него выходило как-то вызывающе, напоминая революционера или анархиста из старого фильма.
– Я бы не против съездить был. Денег поднакопить никогда не вредно.

–  Каких денег?
– не поняла Виолетта.
– Разве там много платят за работу? Раньше, как мне кажется. там вообще ничего не платили.

–  Так и сейчас не платят, - пожал плечами он.
– Но там кормят бесплатно и магазинов нет. А здесь тем временем зарплата бежит. Вот и получается экономия за целый месяц.