Хрустальная сосна

И вырвав орудие из Славкиных рук, стал показывать, как, по его мнению, следует делать.

Отправляя в шнек неимоверно огромную порцию травы, Саша-К зазевался и не успел вовремя отдернуть вилы. В мгновение ока их затянуло внутрь. Рукоятка, словно дубина, мелькнула в воздухе. Раздался скрежет, что-то ужасно лязгнуло в утробе машины, и вся она зашлась мелкой дрожью. Я прыгнул к щитку и нажал красную кнопку "СТОП". Измельчитель медленно затих, не сразу останавливая бег разогнавшихся маховиков, и только после этого нам удалось вытащить из него вилы. Железные зубья - каждый толщиной в мой палец!
– были аккуратно срезаны наполовину. На этот раз Саша-К удержался от острот. Молча забрался в председательский "УАЗ" и укатил дальше.

–  Пришел Кутузов бить французов, - сквозь зубы пробормотал по обыкновению мрачный Володя.

– Дай дураку стеклянный хрен - н и хрен разобьет, и руку порежет…

Я отметил, что наш бригадир в лучшие минуты красноречием своим мог бы заткнуть за пояс и Сашу, и кого угодно - и пошел в автобус за новыми вилами для беспомощного Славки.

*-*

Когда, усталые и измотанные насмерть, уже после полуночи, мы вернулись в лагерь, я сразу побежал к реке. На ходу раздеваясь, покидал наземь пропыленную одежду. Сегодня вода почему-то казалась прохладной. Я зацепился за корягу, дал течению вытянуть тело и лежал так неведомо сколько - неподвижный и безразличный ко всему, как лягушка. Почувствовав наконец, что кожа покрывается мурашками, не без труда вскарабкался на берег, кое-как оделся и поплелся к лагерю, мечтая тихо проскользнуть в свою палатку и лечь спать… Но этого не удалось. У весело горящего костра уже сидел весь народ. Но почему-то было тихо, танцев еще не начинали. А на моем привычном месте, лежала приготовленная для меня гитара.

–  Эй, Женя!!!
– радостно крикнул Саша-К - Заждались тебя! Давай скорее к инструменту!! Я председателю пожалуюсь, чтоб тебя не смели позже десяти часов вечера задерживать на этом чертовом агрегате! Я поклонился, садясь на свою доску.

–  Маэстро!
– закричал Лавров, и грустное лицо его озарилось внезапной радостью.
– Наконец-то мы дождались маэстро!!!!

–  Дождались!
– хлопая в ладоши, повторила Ольга.

–  Думали, ты уж нас бросил!
– кричала Тамара.

–  Или в речке утонул, - сверкнув фиксой, уточнил Геныч.

–  Женя, нам без тебя…- пробормотала маленькая Люда.
– Скучно!

–  Давай скорее!
– добавила Катя.
– Я "Милую" хочу!

–  И я тоже, - присоединился Славка.

–  А мне что-нибудь про женщин и любовь!
– сказал Костя.

Володя молча вскинул обе руки, показывая радость от моего появления.

–  В общем, давай, Женя, - тихо, но так, что было слышно всем, подытожила Вика.
– Что-нибудь нежное. "Любовь и разлуку", например…

Я был просто смят такой встречей. В горле моем вдруг зашевелился ком. Вроде бы давно привык, что ребята каждый вечер ждут моих песен, но, кажется, впервые за все время это признание и ожидание было выражено так открыто и явно. Я был нужен, без меня уже не могли обойтись. Без меня и моих песен…

И мне вдруг пришло в голову: неужели, несмотря на годы, потраченные на учебу в институте, на нынешнюю жизнь в НИИ, заполненную каждодневной и бесперспективной в общем-то инженерной рутиной - неужели несмотря на все это единственным и точным моим предназначением, единственным оправданием моего существования на свете была эта, в общем неквалифицированная, любительская игра на гитаре, да песни, исполняемые столь же дилетантским, непоставленным голосом?

Стоило лишь подумать об этом, словно посмотрев на себя со стороны, как во мне опять шевельнулась сосущая тоска, поселившаяся в душе последнее время. Так, будто я в самом деле был сторонним наблюдателем и знал откуда-то, что и это не вечно, и что не всегда я буду играть и петь, и растворяться своими песнями в слушателях… Встряхнувшись, я отогнал эти глупые мысли: откуда и по какой причине могло явиться самое предчувствие конца? Ничего никогда не случится, и я*всегда*буду играть и петь, и меня всегда будут слушать и просить еще и еще, и это счастливое состояние, повторяясь регулярно, никогда меня не покинет…

Я взял гитару, встал и поклонился. Горло все еще сжимал комок.

–  Ребята… - я замолчал и прокашлялся, не в силах владеть собой.
– Ребята, милые… Куда же я от вас денусь? Как я буду жить без вас… Мои песни - только для вас. Вам без меня скучно, а мне без вас…

Я не договорил, боясь на словах впасть в дешевую патетику, которой не выносил. Никогда, никогда, никогда это не уйдет…

–  Есть заказы!
– прокричал Саша-К.
– Репертуар стандартный, повторенный в самых любимых местах. "Домбайский вальс", "В ритме дождя", "Ледокол", "Конфетки" и все такое прочее. "Милую", конечно. И "Галицийские поля" - это уже для меня отдельно… Я взял несколько аккордов, разминая уставшие пальца и наслаждаясь внезапным и всегда словно в первый раз испытанным ощущением рождающейся музыки. Песни были давно известны, пальцы сами бегали по струнам, прижимая и отпуская их; я играл, как автомат. Точнее, во мне сейчас существовали два человека.

Один старательно прижимал лады, перебирал струны и клал на музыку слова - а второй слушал, смотрел и даже размышлял. Кругом собрались ребята и девчонки. Милые, родные, ставшие неотъемлемыми от меня за это время лица.

Славка был рядом со мной. Подпевал не всегда в тон, хотя громко и старательно…

Рядом с ним сидела Катя. Одной рукой крепко держалась за его руку, другой обмахивала его от дыма. И при этом слушала меня и подпевала тихо и точно, и оправа ее очков блестела красными стрелками огня.

Володя всегда слушал в одной позе. В жизни малоразговорчивый, у костра он за весь вечер не ронял ни слова. Обхватив колени руками и опустив седоватую голову, смотрел на огонь, похожий на большую и мудрую собаку или даже на волка…

Геныч тоже глядел в костер, и фикса его сентиментально сверкала из-под рыжих усов.

Навалившись на его плечо и по-бабьи подперев щеку, Тамара беззвучно шевелила губами, повторяя за мной слова. Костя-мореход устроился лучше всех. Вытянувшись на досках, положил голову на Викины ноги.

Она не обращала на него внимания - подпевала вполголоса, глядя только на меня.

А Костя, витая в блаженстве, одной рукой держал ее гладкие коленки, а второй - и как только смог дотянуться!
– щупал сидящую рядом секретаршу Люду.

Лавров и Ольга сидели крепко обнявшись - отчаянно и как-то обреченно, точно Ромео и Джульетта, знающие, что впереди ждет их лишь чернота и смерть, и надо пользоваться моментом истины у вечернего огня, чтоб любить друг друга и вдыхать воздух жизни… И, замыкая круг, с другой стороны от меня пристроился Саша-К в своей обычной белой кепочке, сдвинутой на самый нос. Он смотрел с легкой полуулыбкой, и на лице его блуждало блаженное выражение. Он очень любил песни…

Я снова посмотрел на Катю. Она пела и в песне отдавалась мне - это было несомненно. Однако по тому, как нежно и твердо сжимала она Славкину руку, как озабоченно махала веткой, отгоняя комаров, я видел, что вся она всем своим сердцем принадлежит именно ему. Ему и больше никому. Я подумал об этом, не прерывая песни, и вдруг понял. что стал к ней совершенно безразличен. Куда-то ушло мое прежнее увлечение, пропала платоническая тяга к этой маленькой женщине, и она стала мне чужой. Ну не совсем чужой, конечно; она осталась для меня такой же родной, как и все остальные около костра. Но - не более. И, как ни странно, это открытие меня не огорчило. А лишь просветлило душу новым, удивившим и слегка напугавшим меня внезапным осознанием предела. Непонятного, необъяснимого, неизвестно чему положенного - но именно*предела*; именно это слово искрой пронеслось в моем сознании. Я продолжал петь уже не для одной Кати - для всех в равной степени.

Будучи изощренным исполнителем, я прекрасно мог определять свою цену в каждый момент. И отметил, что сегодня нахожусь в таком ударе, какого не испытывал давно. Даже в этом колхозе, даже в самые первые дни, когда я был слепо увлечен очкастой Катей и старался исключительно для нее. Сегодня я превзошел самого себя: пальцы мои рождали сложнейшие сольные проигрыши между куплетами, и голос мой звенел громко, чисто и сильно, как не звучал давно. Закрывая глаза и уносясь куда-то далеко отсюда, я вспоминал ночной разговор с Лавровым и осознавал, что, кажется, подобен ему. Что в самом деле, проводить годы за кульманом в НИИ - это ошибка моей судьбы. Нечто, происходящее помимо моей воли и вроде как не со мной. А настоящий я именно здесь и сейчас, и только в этом смысл моей жизни. Только в этом. Только…