Хрустальная сосна

–  Если это, конечно, в природе возможно…

Катя ничком упала на диван. Оборвав на полуслове натужную, ненужную песню, я отставил гитару.

–  Катюша, ну что ты…- я погладил ее вздрагивающие плечи.
– Ну что ты… перестань…

–  Это я…- содрогаясь от рыданий, выдохнула Катя.
– Это я, я одна виновата, это из-за меня все это…

Мне стало очень стыдно. Зачем, для чего я запел эту злую песню, словно хотел сказать, что она виновата в моих бедах. И неважно, если все это в самом деле так; не по-мужски и вообще не по-человечески было так доводить женщину - тем более. что сейчас-то уже*ничего* поправить нельзя.

–  Ну не надо, Катенька…- я наклонился к ней.

– Не надо, прошу тебя. Ты ни при чем, дело прошлое… И тебе сейчас вообще плакать вредно… Я гладил ее по голове, и чувствовал, как внутри все немеет от внезапно захлестнувшей нежности- нежности и обожания, которые владели мною в колхозе. И швырнули меня наперерез летящим осколкам. Что-то скрипнуло. В дверях стоял муж Дима и испепеляюще смотрел на меня. Вздрогнув, я все-таки выдержал его взгляд. Мне нечего было таить или стесняться.

–  Дим, - сквозь слезы сказала Катя, поднимаясь с дивана.
– Дим, ты посмотри…

Она взяла мою правую руку и подняла ее перед собой, показывая Диме, как показывала давным-давно лузгающим семечки шоферам:

–  Я тебе рассказывала про это… Про аварию… Женя мне жизнь спас…

–  Ну уж и жизнь, - неловко отмахнулся я.

–  Жизнь спас, - продолжала она.
– А сам… Вот что с ним из-за меня случилось…

Дима хмуро молчал. Постоял в дверях, повернулся и ушел, так и не сказав ни слова.

Мне было тягостно и горько. Я тысячу раз пожалел, что пришел. И Катя, хоть успевшая основательно попудриться и подкраситься, утратила свою веселость и двигалась как замороженная. Я был поражен, какое действие оказала на нее моя рука. Неужели в самом деле она хранила в сердце кусочек чувства ко мне?

Явился Славка, расфуфыренный, как петух: в черном бархатном пиджаке, накрахмаленной до хруста рубашке и сияющих лакированных ботинках, которые, вероятно, переобул в прихожей. Было сразу видно, что он тут основной гость, и вообще едва не главный человек в этом доме. При его появлении хмурый Дима совсем утух. Да и прочие гости вели себя незаметно рядом со сверкающим Славкой. Впрочем, гостей было всего две незнакомых мне девушки и один хилый парнишка, Катин бывший одноклассник. Я даже удивился, как мало у Кати друзей. В очередной раз подумалось, что стоит незаметно уйти, ведь веселья тут не предвиделось ни для кого, кроме Славки. Но он насильно усадил меня рядом со мной - а сам, разумеется, сидел с Катей. И не было никакой возможности перешагнуть через него. Кроме того, я уже боялся обидеть Катю.

Мы сидели за столом, накрытом щедро и вкусно - видимо, Катя готовила все в хорошем настроении, да моя рука подрубила ее на корню. Но пили какое-то дрянненькое, слабое вино, похожее на сок. А мне хотелось водки. Выпить подряд несколько рюмок, не закусывая - напиться сильно и страшно, сбросить груз мыслей, и превратиться в себя прежнего, легко идущего по жизни и не замечающего препятствий. Но водки не было; от кислого вина другие впадали в восторг, а мне становилось все грустней.

Славка же царил над столом. Искрился остротами и шутками, был всеблаг, как господь бог, щедро одаривающий всех своим светом. Я смотрел и поражался: неужели я когда-то всерьез считал этого пижона, этого дешевого балаганного шута своим лучшим другом, поверял ему тайны и видел его частью самого себя? Неужели он так изменился за последнее время? Или, скорее, изменился я сам, начав замечать то, что прежде проходило мимо?…

Гости успели выпить по паре рюмок, как вдруг Славка хлопнул себя по лбу, вскочил и, сверкая бархатным пиджаком умчался в прихожую.

–  Куда это он?

– тихо спросил я у Кати.

–  Не знаю…

Он вернулся, таща кассетный магнитофон. Повозился у окна, ища свободную розетку, потом включил, вставил кассету и обернулся к остальным:

–  А теперь - слу-шай-те!…

Зашипела пленка. Коротко рявкнул остаток какой-то затертой записи, потом среди стука, легкого потрескивания и шороха вдруг зазвучали голоса, резанувшие своей узнаваемостью:

–  … Проводок отошел еще вчера, хочу исправить, пока не забыл. А то танцевать трудно будет… И вообще… Ты здорово поешь сегодня. Давай-ка все на бис… В самом деле, Женя. Так хорошо, как сегодня, ты еще ни разу не пел…

А после этого гулко и тревожно зазвучала гитара. И раздался голос.*Мой* голос… Я сразу вспомнил последнюю ночь у костра, и Славку, который возился с магнитофоном, делая вид, что чинит какую-то неисправность- а на самом деле записывавшего мои песни… Я знал, что на этой кассете записан, наверное, целый час песен. Моих песен и моей игры. Моими, целыми еще пальцами на мой, теперь уже ненужной гитаре.

Это было уже слишком. Они, похоже, решили доконать меня сегодня магнитофонными записями… Народ завороженно слушал, не в силах понять, в чем дело. Славка все еще стоял у окна, регулируя звук, Катя смотрела на него. Я быстро поднялся и бесшумно скользнул в прихожую. Торопливо одевался в темной прихожей, слушая доносившиеся обрывки своего голоса. Замешкался, не попадая сразу пуговицами в петли полушубка. И вдруг ощутил чье-то присутствие. Подняв голову, увидел Диму - у него, видно, была привычка ходить тихо и появляться в неожиданных местах.

–  Водки хочешь?
– никак не обращаясь ко мне, угрюмо спросил он.

Я молча кивнул.

Он быстро принес откуда-то две большие, до краев полные рюмки. Мы выпили молча и не чокаясь, как на поминках. Чувствуя, как долгожданное тепло медленно поднимается из глубины души, я вышел на площадку и сам закрыл за собой дверь.

*-*

Еще тонкий, но уже вполне серьезный снег тоскливо скрипел под ногами. Я возвращался домой пешком по темным улицам; мне было некуда спешить, и хотелось немного прийти в себя после тягостного вечера. Но этого не получалось.

…Перед нами в снегах лесотундра лежит, медицинская лошадь бредет осторожно…

Недопетая песня засела в голове и крутилась там упорно, повторяясь и не давая мне расслабиться.

…Я надеюсь еще на счастливую жизнь - если это, конечно, в природе возможно…

Ни на какую счастливую жизнь надежды уже не оставалось…

Дома я сразу напился по-настоящему - как следует, почти до посинения. Но все-таки сознание полностью не отключил, поскольку сразу не уснул. И уже в постели услышал телефонный звонок. Ощупью нашел трубку стоявшего на полу телефона - оттуда раздался взволнованный и смущенный голос Кати:

–  Женя… Женя, это ты?

–  Я…- ответил я, не слишком легко ворочая языком.

–  Это я, Катя…Не спишь еще?

–  Сплю. И… во сне раз…говариваю, - я попытался шутить.

–  Жень, а Жень…

Катя замолчала. Видно было, что ей трудно говорить.

–  Что?…- не удержался я.

–  Жень, прости меня, если сможешь… Только наверное, уже не сможешь никогда…

–  Не говори… глупостей, - перебил я.
– Тебе не за что… просить у меня прощения.

–  Нет, правда… Ведь из-за меня, из-за меня все это произошло. И ты меня должен теперь за это ненавидеть.