Хрустальный шар

Только теперь он видит, сколь огромен танк, сверкающий зеленоватой краской. Лицо ему заливает лиловый дым выхлопных газов. Мгновение он стоит – тихо. Плевцов двигается, сильно сжимая челюсти. Отойдя от машины, втягивает голову в плечи и, горбясь в ожидании удара, рысцой добегает до дверей. Они открываются удивительно легко.

До сидящих в танке через открытый люк доносится приглушенный стук двери и голос. Рваный крик, который раздувается кровавым пузырем и лопается. В тихом шуме мотора пульсирует тишина. Симонов, оцепенев, ждет. Ничего не происходит. Старший лейтенант хватает за плечи радиста, который пытался подняться наверх, чтобы выскочить через люк. Он уже все понял.

– Включай, Богатырев, – кричит он в переговорное устройство. – Глухов, на избу! – И уже крутит обеими руками рукоятки, башня поворачивается назад, заслоняя собой орудие.

– Но, товарищ, – дребезжит приглушенный голос, – ведь Плевцов…

– Газ до упора! – кричит Симонов, и слезы ярости выступают у него на глазах.

Одновременно короткая очередь, выпущенная из избы, с бессильной злостью звенит по броне. КВ-1 приподнялся, брызнул назад комьями земли и ударил передней частью корпуса в стену. Разлетелись в реве мотора балки, полетел в разные стороны град песка, соломы, обломков. Танк, сокрушая все под собой, завертелся и встал на месте. Из руин, расплющенных и вдавленных в землю, не доходило ни одного крика. Враждебное молчание вокруг, и такое же молчание внутри.

В этот момент страшная сила отбрасывает танк в сторону. Снаряд разрывается под ним, машина поворачивается, куда-то летит. Танкисты бьются головами о железные стены. КВ-1 вертится как сумасшедший, катки гудят и воют, железные звенья спадают назад.

Глухов выжимает сцепление. Танк останавливается, немного криво опираясь на уцелевшую гусеницу. Все взгляды обращаются к башне. Сережа решительно кричит в микрофон, переключая контакты. Ему никто не отвечает.

– Товарищ Симонов! – зовет кто-то.

Это встает механик, карабкаясь из-за гильз; лицо его залито кровью. Струйки текут из раздробленных скул. В глазах страх.

– Спокойно, не горим, – четко произносит старший лейтенант, но Богатырев уже не слушает.

Поднеся к глазам руки, испачканные собственной кровью, он издает странный рыдающий возглас и протискивается к переднему люку. Хватается за стопор крышки.

– Стоять! – кричит старший лейтенант, спрыгивая и хватая механика за комбинезон.

Он чувствует, как вместе с этим напряжением ускользает от него власть над людьми. Богатырев, лицо которого уже виднеется возле черного круга, закрывающего небо, отталкивает старшего лейтенанта. Он уже мысленно видит эту огромную солнечную лазурь и со сдавленным криком поднимает крышку.

Раздается шипение воздуха, и лейтенант чувствует, как слабеет тело под толстым комбинезоном.

Он втягивает тело внутрь и падает, как мешок с костями. Все погружается в темноту.

– Семен Иванович, – зовет командир, – попробуй отъехать назад. («Это второй», – думает он.) Глухов осторожно включает передачу, мотор работает, железное сердце еще бьется. Танк пятится, волоча корму по земле, неуклюже поворачивает, движется все быстрей и вдруг останавливается как вкопанный.

Все падают со своих мест. Танк попал в противотанковый ров и застыл, высокий и черный на фоне лазури.

Симонов чувствует боль в левой руке. Он начинает искать выход, ладони блуждают на ощупь, но не могут найти рукоятки.

Во мраке вспыхивает голубое пламя. Грохот разрывает барабанные перепонки. Давление газов расплющивает дрожащие тела.

Когда Симонов приходит в себя в красной мгле, он лежит, уткнувшись лицом в глину. Поодаль горит танк, без огня, дыша низким дымом. Над ним склоняется покрытое черной копотью лицо.

Радист трясет старшего лейтенанта, его голова мотается. Он боялся остаться один. Симонов застонал, все тело у него ужасно болит. Он поднес руку к лицу, оно было чем-то вроде липкой мази. Нос, щеки, лоб болели так, будто в них воткнули сотни иголок. Сережа подал ему фляжку, старший лейтенант с трудом наклонил к ней голову. Пил долго, жадно.

– Глухов? Богатырев? – спросил он наконец, откинувшись на руки радиста, который осторожно его укладывал.

– Погибли, только мы… Снаряд попал в нас со стороны переднего люка. Осколки прошили их насквозь. – Он подсунул под затылок Симонова свою левую ладонь, обвязанную испачканными тряпками.

По телу старшего лейтенанта разливалась неимоверная слабость. Когда он приподнял голову, кровь отхлынула вниз, и у него потемнело в глазах. Моргнул и неожиданно сильным голосом сказал:

– Так… значит, где мы?

Сережа передвинул вперед планшет, под мутным целлулоидным окошком которого зеленели квадраты карты. Минуту искал, водя пальцем по красным горизонталям. Но небо над ними темнело все быстрей, его голубой купол маячил смутно и высоко.

– Где-то за Королевской, – сказал он наконец, закрывая большим пальцем черное кольцо, – но не видно уже, товарищ старший лейтенант…

– Сейчас, сейчас. – Симонов пытался думать четко и быстро. – Мы проехали село, затем были те противотанковые рвы, правда? А за рощей началась перестрелка с «пантерами». Если фронт стоит… – Он замолк, удерживая дыхание.

Очень большая территория, темнеющая к востоку, простиралась далеко. В тишине раздавались далекие взрывы. Огонь орудий усиливался и затухал на линии горизонта.

– Похоже, что фронт стоит; видимо, прорвались только мы. – Он упал на живот, обеспокоенный Сережа склонился к нему, но лейтенант оперся руками о траву и медленно, с усилием встал. Он слегка качался на ногах. Шум в ушах накатывал волнами.

– Нечего тут сидеть, Галышкин, нам надо идти.

Он посмотрел на компас, прикрепленный к запястью. Тот был раздавлен – черно-серебристая стрелка висела, смятая, как мушиное крылышко.

– Солнце было у нас сбоку – туда.

Галышкин, обычно столь энергичный и полный уверенности в себе, молчал. Оба двинулись в тени пригорка, огибая его, пока не дошли до танка. Пахнуло дымом, разогретой краской и трупами.

Перед выходом на ровное пространство они осмотрелись – их фигуры должны были отчетливо чернеть на фоне неба. Не было ли здесь людских глаз?

Руины поднимались над холмом черными струпьями. Не слышно было ни шороха, где-то завыл пес, и этот звук, так сильно напоминающий приволжское село, вселил в старшего лейтенанта надежду.

Они вынуждены были пройти рядом с танком. Не сумев удержаться, Симонов ухватился за ворот башни, с трудом подтянулся на руках и заглянул через брешь, которую пробил снаряд.

Дыра была черной и выглядела как паук, который распрямляет конечности: длинные царапины трещин бежали в стороны. В центре темноты сиял желтоватый, слегка поблескивающий шар. Лейтенант наклонился пониже, вздохнул и спустился на землю.

– Что там? – забеспокоился радист.

– Ничего, ничего…

В лицо ему ударил трупный, горячий запах, он увидел верхушку черепа Глухова. Водитель сидел там, упираясь сильно обожженными ногами в педали и сжимая обеими руками тормозной рычаг. Вместо лица… Старший лейтенант содрогнулся: «Это мог бы быть я», – и двинулся вперед.