Хрустальный шар

Новый стоял в голубом свете поблекшего фонаря и сверкал белками глаз.

– Это позор! Бить безоружных – это подлость. Пожалуйста, проводите их на другой берег, в ту избу, возле которой мы проходили.

Он назначил охранника.

– Сейчас я туда приду. А с вами я хотел бы поговорить, – обратился он к Жите.

Капрал погрозил тяжелым разбитым кулаком в сторону уходящих немцев. Не так легко было погасить в себе злость.

– Почему вы их били?

Жита переступил с ноги на ногу. Оба они стояли, укрытые от ветра низким, но крутым склоном пригорка. Воцарилась тишина. Капрал смотрел офицеру под ноги и молчал.

– Ну?

– Многое я мог бы рассказать… – Жита поднял голову и с отчаянием крикнул ему в лицо: – Жену мою убили и ребенка. И все.

Поручик не дрогнул.

– Мстить надо, – сказал он, – но не так, не так…

– Это я понимаю, поручик. Но эти большие красные рожи, и эти квадратные шлемы, и квадратные головы – лупил бы их и лупил, и бил бы в эти мерзкие морды, пока меня или их кровь не зальет…

Поручик слегка пошевелился.

– Молчите, капрал, я запрещаю вам издеваться над пленными. Если это повторится, будете наказаны. Понятно?

– Так точно, поручик, – пробормотал Жита.

– Так-то!

Новый повернулся и исчез в ночи. Жита поднял руку к лицу и осмотрел пальцы – костяшки были исцарапаны, разбиты. И словно волна удовлетворения прокатилась по его телу. Внезапно на мрачно-белом фоне снежного холма показалось пустое пространство, торчавшая из еще пахнущего копотью пожарища печная труба, угли сожженного забора, одинокий раздутый труп коровы и синий дымок, который летал над всем этим, кружась медленно, медленно…

– Пся крев! – выругался Жита.

Ненависть была сильнее его; выплеснутая в вихре борьбы, она поднималась откуда-то снизу и опять заполняла его сердце.

Поручик обошел по траншеям почти весь фронт плацдарма, послал несколько человек на другой берег за боеприпасами и вернулся в землянку. Здесь он долгое время прислушивался, но, слыша только шум и шелест ветра, приказал сержанту Мигасу в случае необходимости его вызвать и пошел через реку к избе на переправе.

Маленький покосившийся домик стоял в темноте, так удачно закрытый кольцом холмов, все более низких по мере приближения к Висле, что уцелел в суматохе и кутерьме войны. По дороге поручик встретил Житу, который побывал уже на другом берегу, чтобы связаться со службой связи.

– Идите со мной, Жита, – сказал Новый. – Умеете красиво писать?

– Да, умею… поручик… – буркнул капрал и двинулся вслед за офицером.

Перед избой стоял часовой. Поручик как бы заколебался, но тут же толкнул дверь и вошел внутрь.

Окна были завешаны тряпками. Оба немца, уже освободившись от больших белых маскхалатов, сидели в своих зеленых мундирах на земле в углу. Ефрейтор Вильга подбрасывал в большую печь сырые поленья, которые дымились и шипели, не давая настоящего пламени.

Поручик осмотрелся, увидел стол с горевшей на нем маленькой керосиновой лампой без стекла и уселся на придвинутом низком чурбаке. Затем позвал Вильгу и Житу, и начался допрос пленных.

Когда поручик приказал пленным выложить на стол все имеющиеся бумаги, документы и предметы, они начали это делать медленно, нехотя. Наконец в прыгающем красноватом свете на пыльных досках образовалась кучка вещей: трое часов, платочки, перочинные ножики, портсигары, кисеты для табака или папирос.

– Это все? – спросил поручик по-немецки.

– Ja, ja [129] , – забормотали немцы.

– Ребята, обыщите их.

Немцы как будто вздрогнули, хотели отступить, но в мощных лапах Житы не оказали сопротивления. Вильга присматривал сзади, а Жита быстро и со знанием дела ощупывал карманы кителя, штанов, швы одежды. И вдруг что-то захрустело, показалась квадратная нетолстая пачка бумаги, которая упала на стол. Поручик наклонился, приблизился к лампе – заблестели черно-белые фотографии.

Жита первым почувствовал запах горящих волос.

129

Да, да (нем.).

– Поручик, – крикнул он, – осторожно, волосы горят.

Но тот словно не слышал. Только через секунду вздрогнул и сказал, поднимаясь на руках над столом:

– Откуда у вас эти фотографии?

Немцы съежились. Как две большие зеленые лягушки, они покрылись липкой слизью холодного пота. Глаза у них забегали, и лица стали удивительно белыми и безжизненными.

– Я нашел… это не мое… – бессмысленно бормотал один.

В это время Вильга и Жита закончили обыск второго – в этот раз на стол полетел туго набитый бумажник. Поручик еще им не занялся.

Жита наклонился, глянул на фотографии, стиснул зубы и недовольно засопел.

Фотография первая: большой перекрученный клубок человеческих тел. Женщины, мужчины, все нагие, внезапно захваченные смертью, наваленные так плотно, что ни клочка земли под ними не видно. Все пространство снимка занимает нагромождение рук, ног, животов, женских грудей, мертвых лиц, сжатых кулаков…

Фотография вторая: большая яма полна выступающих рук, ног, животов, ягодиц, спутанных волос. Надо рвом – несколько стоящих голых людей. На их лицах и в глазах застыло выражение безумия. Бессильной просьбы. Крайнего, бездонного, неприкрытого и пронзительного страха. Мольба в глазах. Молитва. А рядом, живописно опершись на винтовку, стоит эсэсовец. Он слегка улыбается, игриво касаясь носком ботинка выступающих изо рва мертвых конечностей.

Фотография третья: на перевернутом ящике стоит мужчина в белом плаще. На голове – цилиндр. На цилиндре стоит бутылка с отбитым выстрелом горлышком. Поодаль какой-то немецкий офицер с пистолетом в вытянутой руке прицеливается в бутылку. Лицо человека на снимке белое как бумага и пустое. Нечеловеческое, перекошенное страхом лицо.

Фотография четвертая: опять гора трупов. Несколько немцев, широко расставив ноги, позируют на первом плане…

– Откуда эти снимки? – спросил поручик тихим и будто бы спокойным голосом, но таким, что даже у Житы мурашки побежали по спине.

Капрал медленно выпрямлялся. В голове его был сумбур. Поднес руки к глазам, протер их, еще раз посмотрел на фотографии и скривился. Ему стало нехорошо.

Немцы понимали, что дело плохо. Они горбились и уменьшались, сжимались и тряслись под темным сверлящим взглядом поручика.

– Это ничего – это только – только – евреи, – начал наконец тот, у которого нашли фотографии. – Nicht Polen sondern Juden… nur Juden… ja [130] , но это не мы… не мы…

– Ах так, только евреи, – протянул поручик, – отлично, мерзавцы. – Рука у него сжалась в кулак, но он сдержался.

130

Не поляки, а евреи… только евреи… да… (нем.)