Хрустальный шар

– Этот репортер… профессор… Фаррагус… генетон, – бормотал Грей.

– Ну успокойтесь же. Где профессор?

– Боже мой, что же будет?

– Да говорите же наконец!

Грей упал в кресло.

– Репортер пришел от Кунора, рассердил профессора, потому что Кунор сказал, что генетон никогда не взорвется, что от него никакого толку… Профессор сказал, что в восемь часов вечера бросит генетон в огонь!

Инспектор протяжно свистнул и торопливо огляделся по сторонам:

– Где профессор?

– Убежал куда-то – может, домой.

– Где этот порошок?

– Он был в стеклянной пробирке.

– И где эта трубка?

– Была здесь, в ящике письменного стола.

Инспектор бросился к столу. Ящик был пуст.

Теперь закричал инспектор:

– Боже мой! Где этот репортер?

– Выскочил в окно.

Инспектор захлебнулся воздухом.

– Ну, – сказал он, – теперь точно будет конец света.

Он выбежал в коридор. Слышно было, как он набирает телефонный номер и кричит в трубку, поднимая на ноги весь свой комиссариат:

– Арестуйте его, если увидите! Что? Что? Хорошо!

Он уже собирался повесить трубку, когда вдруг кое-что вспомнил.

– Алло, Брэдли? Слушай, если к вам в руки попадет Раутон, этот репортер из «Ивнинг стар», дайте ему пару раз дубинкой и посадите в камеру, чтобы остыл… Он так же опасен, как и профессор.

Грей сидел на лестнице, вертя в руках ключ.

– А вы чего тут сидите? – спросил инспектор, который словно ракета мчался вверх.

Ассистент бросил на него безучастный взор.

– Я собирался идти пообедать, но стоит ли?

– Почему?

– Ну, после восьми есть больше не понадобится.

– Черт бы вас всех побрал! – рыкнул инспектор и поспешил дальше.

Паника

Государственный секретарь поставил пресс-папье слева от серебряной статуэтки Свободы, потом – справа, наконец – перед собой, и долго всматривался в его хрустальный набалдашник.

Поднял голову.

– И что?

– Мы сделали все, что было можно, господин премьер.

– Нет, не сделали.

– С двух часов расставлены посты на всех станциях метро и железной дороги, на улицах и площадях. Многочисленные патрули с фотографиями Фаррагуса ходят по городу… Наблюдаем за зданием университета… проведен обыск в доме профессора… у его знакомых… в три часа развешаны объявления о награде в пять тысяч долларов за информацию о местонахождении профессора. Ни одна машина, ни один человек, ни один самолет не покинут Лос-Анджелес так, чтобы мы об этом не знали.

Госсекретарь стукнул линейкой по пресс-папье с такой силой, словно этот предмет был ему особенно ненавистен.

– И что с того, – взорвался он, – какие результаты… никаких!

Начальник полиции потер нос.

– В любую минуту нам могут сообщить… – начал он.

Зазвонил телефон. Госсекретарь поднял трубку.

– Что? Как? Это вас, – сказал он, отдавая трубку.

Начальник полиции склонился над столом.

– Что? Фолстон из Лос-Анджелеса? Что? Что?? Что??? Не разрешать! Возвращать!! Возьмите все резервы из казарм! – Он прикрыл трубку рукой. – Господин госсекретарь, – сказал он, – это было неизбежно: в городе началась паника, то есть волнения, – поправил себя он, кусая губы. – Толпы народа хотят выйти из города во всех направлениях.

– Какое мне до этого дело! – взорвался госсекретарь.

Хрустальное пресс-папье закончило свое существование, разбившись под столом на тысячи осколков.

– Господин госсекретарь… трудно… сил полиции не хватает, я вынужден просить о помощи армию.

Госсекретарь достал из кармана платок.

– Армию? Но это невозможно!

Он вдруг встал и начал бегать по комнате.

– Это безобразие! Два звонка из английского посольства… это может вызвать кризис, а еще переговоры о займе! Нет, вы должны собственными силами…

Начальник полиции вернулся к трубке.

– Фолстон? Это вы? Слушайте, что я говорю. Вызовите городскую полицию из Пасадены и Сан-Диего, вообще со всего округа, можете реквизировать несколько автобусов. Что? Что? – Он стал еще более лиловым, чем раньше. – Там то же самое? – пробормотал он. – Тогда пусть проверяют, надо поставить кордоны, проверять документы. Тех, кто на машинах, пропускайте, пусть едут к черто… то есть… что? Он может быть переодетым?!

Он бросил трубку на телефон.

– Ну? – Госсекретарь задержал на начальнике полиции вопрошающий взор.

– С утра задержано триста сорок человек, – начал начальник.

– Ах, помолчите. Триста сорок Фаррагусов. Хорошо. Чем все это закончится?

Зазвонил другой телефон. Госсекретарь поднял трубку:

– Да-да. Канцелярия президента? Жду.

С минуту молчал.

– Господин президент? Да, это я. Надеемся, что удастся поймать его до семи часов, наверное, да. – Он прикрыл трубку ладонью. – Из Белого дома. Подумайте, четвертый звонок. Это кончится моей отставкой. Такой срам! Люди безумствуют на улицах. Английское посольство, – начал он, но умолк, потому что начальник полиции смотрел на него странным взглядом. – Почему вы так на меня смотрите?

– Извините, господин госсекретарь… но если… не дай Бог… не удастся его задержать, то речь будет не об отставке, а о… смерти?

– Что? – Госсекретарь остановился как громом пораженный. – Это мне даже в голову не пришло, – наконец признался он. И вдруг неприятно рассмеялся. – Сорок тысяч полицейских, включая резервы, все экипажи специальных бригад не в состоянии найти одного человека? Притом старика, у которого нет машины… которого все знают!

Зазвонил телефон.

Начальник полиции вертелся на стуле, ежеминутно прижимая трубку рукой, словно хотел впихнуть в нее плохие вести.

– Господин госсекретарь, – сказал он. – Ничего не поделаешь! Вы должны дать мне армию, иначе я ни за что не отвечаю.

Государственный секретарь сел в кресло и опустил руки.

– Делайте что хотите. Мне все равно. – Он невольно склонился над столом, который был покрыт пестревшими черным и красным свежими газетами. Везде были видны огромные заголовки экстренных выпусков.

– Алло? – Начальник полиции накручивал один номер за другим. – Генерал Уилби? Господин генерал, я говорю из кабинета государственного секретаря… вы ведь ориентируетесь в ситуации, не так ли… возникла паника… могут быть беспорядки… грабежи… пожары… мне не хватает людей, чтобы справиться с ситуацией. Нам нужно… да, да, вы меня прекрасно понимаете. Нет, не пехота. Я предпочел бы моторизованные подразделения… так будет лучше, правда ведь? Что вы говорите? Хорошо.