Хуан Дьявол
Шрифт:
– Конечно же он привез то, чего нам больше всего не хватало. Милосердие всего мира было потрясено нашим несчастием; но это не причина, чтобы вам прятаться. Не представляете, с каким интересом, упорством просит губернатор Воклен вашего присутствия. Вы первая в списке, который ему вручили по прибытию. Первая среди персон, кто с самоотверженностью и героизмом поддерживали коллективный дух в несчастном Фор-де-Франс.
– Что вы говорите, Ноэль?
– Дочь моя, думаю, на вашем счету тысячи человек, которым вы помогали, заботились и лечили. Вашему примеру следовали бригады добровольцев, чтобы
– О, нет Ноэль! Для чего? Я делала, что могла, пока было нужно. Теперь не нужно, не стоит…
– Вы с ума сошли, Моника? Идемте… Идемте. Я обещал немедленно вас привести. Вы не можете падать духом, когда все узнают и будут аплодировать вам, когда по справедливости наградят вас за бессонницу…
– Я ничего не заслуживаю, и вы знаете лучше всех. Я всеми силами боролась против несчастья. Меня поддерживала безумная надежда. У меня были невозможные силы, которые лишь подхлестывали плоть и душу.
– Моника! Моника!
Моника де Мольнар и Педро Ноэль отступили, побледневшие, взволнованные, не веря глазам и ушам. Бледный, неуверенный, выглядевший иначе, Ренато Д`Отремон остановился под сломанной аркой разваленного двора. Он, казалось, задыхался от чувств, широко распахнул глаза, которые уставились на нее, оцепеневший от потрясения. Но это он протягивал к ней дрожащие руки. Старый нотариус поддержал его, когда молодой Д`Отремон качнулся, словно вот-вот упадет в обморок. Затем руки Моники подхватили его, и он безумно сжал их, целовал ликующе и наконец обнял ее, не находя слов:
– Это правда! Правда! Это была ты… ты…! Ты жива… жива…! И вы тоже, Ноэль… Вы…
– Осторожнее, Ренато… – заботливо посоветовал Ноэль. Он помог ему присесть на один из сломанных столбов дворика, увидев, что тот задыхается, с трудом вбирает в себя воздух, открыв оборванный жакет и разорванную рубашку, пока Моника и Ноэль с ужасом смотрели на страшный шрам на груди, и Ренато признался, напрягшись:
– Да, Моника. Чудо, что я жив после такой раны, которую получил в кипящем аду, где мою грудь пронзило насквозь. Чудо, что могу дышать, видеть луч солнца и смотреть на тебя.
Из глаз Моники потоками лились слезы, которые за долгие недели и месяцы высохли. Ноги дрожали, и нотариус подошел поддержать ее, а человек, который был всей ее жизнью, никак не находил слов.
– Моника, жизнь моя… Когда я увидел твое имя в списке, когда мне повторили, что ты жива, здесь, тогда я пошел искать тебя, как безумный. Я не мог поверить, не мог поверить, пока не увидел… Он так тебя искал!
– Он? – удивилась Моника, и сердце подпрыгнуло. И почти крикнув, спросила: – О ком ты говоришь?
– О человеке, которому обязан жизнью. Я велел отыскать его перед встречей с тобой, я послал за ним. Я должен ему, Моника…
– Но о ком ты говоришь?
– А о ком же я могу говорить?
– Хуан… Хуан… Хуан…! – кричала Моника, обезумевшая от радости. – Жив… жив…! Где он? Где же он?
– Они пошли за ним. Я послал, чтобы поторопились. Он не может задержаться. Рядом с Крепостью Сан-Луи,
и… Моника!Но Моника уже бежала по дороге посреди руин.
19.
Сколько длилось объятие, безмерное объятие, когда не нужны были слова, когда задыхались голоса и бежали слезы, отчаянное и вдохновенное объятие, которое могло бы длиться вечно!
– Ты… ты…! Моника…!
– Хуан… Хуан…!
Ничего не было сильнее двух людей, которые соединили губы в поцелуе, вслед за тем поцелуем, после которого могли умереть, а теперь были живы. Слов не было, лишь имена возникали среди горького жара слез и бесконечной нежности от счастья, о котором уже не мечтали.
– Я уже не могла жить, Хуан! Все казалось закончилось! Я хотела только умереть!
– Я тоже потерял надежду, Моника. Я искал смерть. И тем не менее, ты жива, дышишь. Ты была рядом, рядом… немыслимо рядом!
Они говорили, соединенные в объятии, глаза смотрели в глаза, руки в руках, губы к губам. Они говорили, равнодушные ко всему, отсутствовали в окружающем мире, который, казалось, исчез от счастья, ставшее почти невыносимым в бреду чувств и души, заставляя их думать, что видят сон. Из-за сломанной арки двора Ренато Д`Отремон смотрел на две далекие фигуры, образующие одно целое в нескончаемом объятии. К ним подошли усталые ноги Педро Ноэля. Лоб Ренато сморщила глубокая складка, лицо сдерживало чувства. Затем, опираясь на развалины, он очень медленно удалился.
– Ты ждала меня, Моника, а я бежал за каждой тенью, следом, любой возможностью. И каждое разочарование раздражало; с каждым ударом разума прекрасное безрассудство моей любви кричало сильнее. Я знал, что ты жива… знал, что ждешь меня. Чувствовал сильнейшую уверенность.
– Я тоже. Был момент отчаяния, безумия, не более. Затем была уверенность, и беспрерывно я произносила твое имя, звала; мои мысли были криком, который хотел победить время и расстояние.
– И ты пришла ко мне… Пришла, Моника, пришла…
– Хуан… Хуан…! Мальчик, это самое чудесное, что я мог представить!
– О, Ноэль, друг мой!
Они снова вернулись в мир, смотрели так, словно очнулись. Неподалеку ждали солдаты, которые пришли за Хуаном, и странная дрожь пробежала по нему, когда он спросил:
– А Ренато?
– Не знаю… Ушел… Послал за тобой… Сказал, что обязан тебе жизнью, что благодаря тебе дышит. Он послал за тобой, едва веря, что я жива. Что с тобой, Хуан? Почему такое выражение?
– Знаешь, что у меня нет больше права держать тебя в руках? Знаешь, что мы не женаты?
– Ничто и никто не может нас разлучить!
Снова Моника бросилась в его объятия, прижалась к грубой широкой груди, и в этом сильном объятии соединились две души. Но рука Хуана поднялась, указывая на солдат, которые удивленные и нерешительные, ждали рядом:
– У этих людей приказ привезти меня к новому губернатору. Они пришли потому, что в моей душе погасла надежда снова встретить тебя, и мне уже ничего не нужно, не важно, поэтому никакая цена не будет высока за то, что я нашел тебя. Моника, я умею противостоять судьбе, которая хочет убрать меня, потому что я родился несчастным.