Хуан Дьявол
Шрифт:
– Нет, Ренато. Есть вещи, которые Колибри не понимает, – объяснил Хуан спокойно, вторгаясь в пространство. – Успокойся. Я все тебе расскажу. Не думаю, что ты будешь насиловать себя в первый же день, когда очнулся. К тому же, тебя ждут очень плохие новости. Выпей немного воды.
На миг Ренато остановился, охваченный изумлением, прежде чем взять глиняный кувшин, который предложил Хуан. Тот тоже изменился. Изменился почти также, как панорама, что его окружала. Более худой, он казался выше, отросшая борода, длинные взлохмаченные кудрявые волосы, и он опустил взгляд на старую рубашку моряка, которую тот снова одел, выставляя крепкую и широкую грудь атлетического
– Он выпил всю воду! – воскликнул Колибри, смущенный, видя, как Ренато алчно поглощал предложенный кувшин.
– Нет… Осталось немного… Возьми и оставь нас… Пока Ренато отдыхает, мы поговорим…
Более двух часов назад Ренато открыл глаза, и теперь они жадно уставились на Хуана: вопрошающие и растерянные, в которых горело желание и страх узнать правду, которая ожидала его. Снова, как раньше, Ренато, казалось, измерял и оценивал жалкую обстановку, на губах дрожали слова, которые он выплеснул наконец, словно прорвался поток плотины:
– Не нужно говорить, что я в твоей власти. Я вижу, понимаю это. Я ранен и беззащитен перед твоей волей, и если верить этому мальчику, то я обязан тебе жизнью.
– Жизнь всех нас зависит от чуда, которое продлится недолго. – объяснил Хуан с удивительным спокойствием.
– Что ты хочешь сказать? Я припоминаю что-то. Но нет, невозможно, это кошмарный сон, картины ада, картины ужасов Данте.
– Вернись в реальность, Ренато. Очень мало осталось от земли, на которой мы родились. Уже три месяца днем и ночью вулкан испускает над землей раскаленный пепел и реки лавы. Города в развалинах; реки загрязнены инфекцией; поля сожжены дотла. Но дорогам бежит толпа отчаянных, напрасно ищущих крышу или убежище. Каждый день из нашего единственного порта отплывают корабли, набитые сбегающими людьми.
– Наш единственный порт? – удивился Ренато, не понимая.
– Да, Фор-де-Франс. Мы рядом с ним, в небольшой бухте Крепости Сан-Луи.
– … Сен-Пьер…? Столица…?
– Уже не существует.
– Не может быть! – отверг Ренато мятежным криком ужаса. – Моя мать… Умерла? Моя мать мертва! О…!
– Успокойся, успокойся, Ренато. Не ты один должен плакать от боли. Сорок тысяч трупов погребены под пеплом Сен-Пьера. Затем появились еще сотни, тысячи жертв.
– То, что я видел – было правдой… что помнил, было правдой! О…!
– Возможно остров вскоре весь эвакуируется. Хотя почти не осталось властей, возможно, имя Д`Отремон поможет тебе взобраться на один из отплывающих кораблей.
– О чем ты говоришь? – взбунтовался Ренато почти в гневе.
– Все считают, что побег – это единственная надежда спасения, а для тебя это будет нетрудным. К тому же тебе не на кого смотреть, кроме себя самого.
– У меня нет никого, никого! Мой дом, земли, состояние в банках этого города, который… А моя мать, Хуан, моя мать!
Отчаянно он схватился за широкую руку Хуана, который сжал ее своей, почти впервые, братским жестом. Долгое время тихо бежали слезы. Затем они внезапно высохли, словно огненная стрела прошлась по отчаявшейся душе, потрясая его, и он снова будто обезумел:
– А Моника? Что ты сделал с ней? Где она? Ты взял ее на Люцифер. Но нет, нет… ты сказал, что оставил ее. Куда ты увез ее? Куда послал? На Доминику? Гваделупе?
– На пути в Сен-Пьер! – признался Хуан с бесконечным отчаянием. – Я оставил ее на пляже, перед горой Парнас. Больше я ничего не
знаю. Ничего совершенно!– Она тоже умерла? Хочешь сказать, что она умерла?
– Разумно думать так! – предвещал Хуан с мрачным выражением. – Я искал ее, как безумный, как помешанный. Искал, пока ты умирал, бредил целые недели, пока ты лежал как труп, я рыскал по всем деревням, развалины за развалинами, пока ты умирал сотни раз и сотни раз воскресал…
– Три месяца… три месяца! Ты сказал три месяца? – отчаянно спросил Ренато.
– Я искал ее по всем углам, где убежище верующих, в бесконечных списках исчезнувших, которые каждый день отплывают на кораблях. Искал ее тело среди руин монастыря, искал ее имя на деревянных крестах и кладбищах. Но все напрасно!
– Моника умерла! Умерла! – повторял Ренато, как одержимый.
– Но я не приму этого! Не знаю, вдохновение ли это небес, сумасшедший луч надежды, или моя больная воля ухватилась за эту ложь, или интуиция ясновидящего меня поддерживает, чтобы я не свалился в немыслимую правду. Но пока во мне есть дыхание жизни, я буду искать ее!
Хуан сделал несколько шагов к дверям, но руки Ренато протянулись, схватили его, а голубые глаза, минутами раньше плакавшие по Софии Д`Отремон, теперь зажглись дьявольским светом ревности, досады, отчаянным желанием, распаляя душу и плоть одним именем Моники.
– Почему ты искал ее? Ты любишь ее? Любишь?
– Естественно я люблю ее! А ты что подумал?
– Я… я… не знаю… Любишь? Ты сказал любишь ее?
– В тысячу раз больше, чем свою жизнь! Не понимаешь? Какое значение для меня имеет жизнь, если я не найду ее? Моя жизнь – есть и была она, даже если я верил, что она не любила меня, даже если она выглядела такой отдаленной, как звезды, когда смотрела на меня, на небо, охватив руками штурвал. Безумно, отчаянно я полюбил ее с тех пор, как что-то сильнее моей гордости заставило уважать ее; когда увидел ее беззащитной в своих руках, беспомощную и больную, чувствуя, что желания погасли, высокомерие опустило свой флаг, потому что сила ее чистоты превратила меня в другого человека, потому что ее жизнь и счастье начали быть для меня важнее всего, всех. Что с того, что я любил ее? Что люблю? В сотни раз сильнее, чем ты мог любить ее!
– Ложь! – гневно взорвался Ренато. – Сильнее меня никто! Никто! А она…
– Она тоже любила меня! – резко отрезал Хуан. – Вопреки всем, кто думал, полагал, вопреки всему, на что надеешься, Моника любила меня, хотела умереть со мной. я должен был оторвать ее силой от себя, чтобы она не последовала моей грустной участи.
– Это неправда! Неправда!
– Правда, Ренато! Мне все еще кажется, что я вижу ее на том пляже; слышу ее последний крик, зовущий меня.
– Не может быть! Женщина, как она…
– Не могла полюбить меня, да? – отверг Хуан вспыльчиво. – Так ты ошибаешься! Она любила меня! Любила! Какая разница в ее положении или имени? Она любила меня, моряка, пирата, незаконнорожденного! И предпочитала опасности, умереть со мной, чем удобства твоего дворца! Эта единственная правда. Она была моей, моя, и я буду искать ее, пока не найду!
– Нет, она уже не твоя!
Ренато дрожал, его трясло, он хотел встать со постели. Оттуда его глаза глядели с волнением. Он вспомнил портфель, бумаги в нем. Теперь он был полуголый, под пальмовыми листьями, предоставлен человеку, который был одновременно его спасителем и соперником, врагом и братом. Неожиданно его воля истощилась, мужество погасло, но свирепые глаза Хуана казалось проникли в него, угадывая мысли: