Художник из 50х

Селельман поднял один из рисунков и показал Криду деталь крепления оптического прицела.

— Смотрите, как точно он показал положение головы снайпера. Прицел должен быть именно на такой высоте, чтобы не приходилось напрягать шею.

— Мелочь, а важная, — согласился Крид. — В длительной засаде каждый дискомфорт сказывается на точности стрельбы.

Гоги слушал их разговор и чувствовал странное удовлетворение. Его работа была не просто оценена, а понята. Эти люди понимали важность того, что он делает.

— Георгий Валерьевич, — обратился к нему Крид, — а как быстро вы можете сделать серию таких иллюстраций для всего комплекса нового вооружения?

— Зависит от объёма, — ответил Гоги. — На эти три рисунка ушёл день. Если работать параллельно с основными обязанностями…

— Забудьте об основных обязанностях на время, — перебил его Крид. — Эта работа важнее ваших плакатов по безопасности.

Гоги удивлённо посмотрел на него.

— Но ведь плакаты…

— Плакаты подождут, — решительно сказал Крид. — А вот новое оружие не может ждать. Пауль Робертович, сколько образцов в разработке?

— Около двадцати, — ответил Селельман. — Автоматы, пулемёты, винтовки, пистолеты. Плюс несколько экспериментальных образцов.

— Значит, Георгию Валерьевичу работы на две недели, — подсчитал Крид. — Можете справиться?

— Думаю, да, — кивнул Гоги. — Если будет доступ к образцам для изучения деталей.

— Будет, — заверил Селельман. — Всё, что нужно для работы.

Крид надел авиаторы и повернулся к Гоги.

— Знаете, Георгий Валерьевич, мне нравится, как вы подходите к любой работе. Серьёзно, профессионально, с пониманием важности задачи. Это редкое качество.

— Спасибо, — смутился Гоги.

— Не за что благодарить. Это констатация факта, — Крид взял трость и направился к выходу. — А ваша работа на благо Родины не останется незамеченной.

После его ухода Селельман долго рассматривал иллюстрации, что-то помечая на полях.

— Удивительно, — бормотал он, — как точно вы передали ощущения от оружия. Вот здесь, видите, центр тяжести автомата — именно там, где должен быть для удобного удержания.

— На фронте это чувствуешь сразу, — объяснил Гоги. — Хорошо сбалансированное оружие само ложится в руки правильно.

— Вот именно! А конструкторы иногда об этом забывают. Делают технически совершенную машину, но не учитывают человеческий фактор.

Они ещё полчаса обсуждали детали, планировали дальнейшую работу. Селельман показал образцы нового оружия, объяснил особенности конструкции, рассказал о планах испытаний.

— А знаете, что мне особенно нравится в ваших рисунках? — сказал он напоследок. — В них чувствуется уважение к солдату. Не абстрактный воин, а живой человек, которому должно быть удобно.

— Каждый солдат — чей-то сын, муж, отец, — тихо ответил Гоги. — Он имеет право на хорошее оружие.

— Золотые слова, — кивнул Селельман. — С таким подходом мы создадим лучшее в мире стрелковое оружие.

По дороге домой Гоги думал о произошедшем. Неожиданная похвала Крида, новое интересное задание, возможность применить свой фронтовой опыт в мирном деле. Жизнь поворачивалась к нему всё более интересной стороной.

И главное — работа имела смысл. Каждая правильно нарисованная деталь могла сделать жизнь солдата безопаснее, а его действия эффективнее. Это была настоящая служба Родине — не громкими словами, а конкретными делами.

В машине он достал блокнот и начал набрасывать план работы на ближайшие недели. Двадцать образцов оружия, по три-четыре иллюстрации на каждый. Работы много, но она того стоит.

За окном проплывала вечерняя Москва, и Гоги чувствовал, что нашёл своё место в этом большом и сложном мире.

Заканчивая работу в лаборатории Селельмана, Гоги вспомнил о разговоре с Николь. Она говорила о своей мечте сыграть Лизу в «Пиковой даме», о том, что режиссёр обещал поговорить с коллегами из Большого театра. Но обещания — это одно, а реальные действия — совсем другое.

Импульсивно он попросил Семёна Петровича завезти его в театр, где играла Николь. До закрытия оставалось около часа — как раз успеет поговорить с режиссёром.

Театр был почти пуст. В фойе убирали уборщицы, администраторы подсчитывали выручку. Гоги прошёл к служебному входу, где его остановил вахтёр.

— Куда направляетесь, товарищ?

— К режиссёру Борису Петровичу, — ответил Гоги. — По творческим вопросам.

— А вы кто будете?

— Георгий Валерьевич Гогенцоллер. Художник-декоратор.

Вахтёр проверил какой-то список и кивнул.

— Проходите. Кабинет на втором этаже, дверь с табличкой.

Борис Петрович Соколов сидел за массивным письменным столом, разбирая какие-то бумаги. Мужчина лет пятидесяти, с окладистой бородой и умными глазами. Увидев Гоги, он поднял голову.

— Георгий Валерьевич! — встал навстречу. — Какими судьбами? Как дела в новом месте работы?

— Спасибо, нормально, — ответил Гоги, пожимая протянутую руку. — А к вам по одному деликатному вопросу.

— Слушаю.

— Речь об актрисе Николь Станицкой. Очень талантливая девушка, мечтает о большой сцене.

Лицо режиссёра помрачнело.

— Да, талантлива. Но, Георгий Валерьевич, вы же понимаете… Время сейчас сложное. Национальный вопрос острый.

— Не понимаю, — нахмурился Гоги.

— Ну как же! Станицкая — полячка. Отец из Варшавы, это известно всем. А сейчас с поляками отношения… сами знаете.

— При чём здесь национальность? Она советская актриса, играет в советском театре.

Соколов вздохнул и сел обратно за стол.

— Георгий Валерьевич, вы человек творческий, но наивный. Большой театр — это не просто театр, это витрина советского искусства. Там каждую кандидатуру проверяют очень тщательно.

— И что, польское происхождение — это приговор?

— Не приговор, но серьёзное препятствие. Особенно сейчас, когда в Польше неспокойно.

Гоги почувствовал, как поднимается раздражение. Талантливая актриса не может получить роль из-за национальности отца? Это же абсурд!