Хутор Гилье. Майса Юнс

Капитан сперва сам увлеченно занимался распаковкой: он искал флаконы чернил, табак и бутылки с вином, которые надо было спустить в погреб. Все это было необходимо разложить в первую очередь по местам, остальное могло подождать. А потом он то и дело прибегал на кухню, держа в одной руке счета, привезенные Улой, в другой — обмакнутое в чернила гусиное перо, чтобы сравнить ту или иную сумму с общим счетом, который его супруга приколола к верхней дверце шкафа.

— Мать, это же грабеж среди бела дня! — На несколько секунд он углублялся в какие-то подсчеты, но дело всегда кончалось тем, что цифры оказывались правильными, и он снова возвращался к себе в кабинет, вытирая по дороге перо о свой рыжеватый будничный парик.

Будучи по натуре человеком горячим, шумливым и вместе с тем легко теряющимся, он при виде счета сразу же выходил из себя. Любой счет действовал на него как красный цвет на быка. И когда случалось, что на него, как сейчас, сразу сваливались все счета за полгода, он приходил в неистовство. Его супруга к этому давно привыкла и прекрасно научилась укрощать разбушевавшегося капитана.

И все же, хотя никто не говорил ему ничего обидного, по всем признакам было заметно, что его негодование растет. Резким движением распахнув дверь, он влетел в кухню. Парик у него съехал набок.

— Подумать только — семьдесят четыре специи, три урта и семнадцать шиллингов!.. [5] Семьдесят четыре специи, три урта и семнадцать шиллингов!.. С ума можно сойти. А ты еще заказала цукаты… Без цукатов, видите ли, не обойтись! — Его голос сорвался на фальцет, и от бешенства он засмеялся неестественным смехом: — Ха-ха-ха!.. Будто это нам по средствам! Мало того! Еще миндальное мыло для гостей! — Эти слова он проговорил уже низким, глухим басом. — Прямо не представляю, как это могло тебе взбрести в голову.

5

Специя (далер) равнялась пяти уртам (маркам), а в урте было двадцать четыре шиллинга. Эта денежная система действовала до 1875 года.

— Дорогой мой, ведь это мыло нам дали бесплатно, в придачу. Гляди, оно нигде не отмечено в счете.

— Бесплатно? А, бесплатно… Вот видишь, как нас надувают! Семьдесят четыре специи, три урта и семнадцать шиллингов! Есть от чего прийти в отчаяние. Где мне раздобыть такие деньги?

— Да ты ведь их уже раздобыл, Йегер! Прошу тебя, здесь же люди, — прошептала она торопливо.

Это была просьба отложить неприятное объяснение до вечера, когда они останутся наедине.

Приступ гнева, который овладевал капитаном всякий раз, когда он просматривал счета, обрушился на дом в тот канун рождества наподобие грозы, которая приносит долгожданную разрядку. Пока в доме гремел гром и сверкали молнии, дети, напуганные, растерянные, искали приюта у матери. Жена капитана смело отражала удары, и как только шаги отца раздавались наверху, в кабинете, дети снова бежали на кухню и подымали возню, с любопытством и упорством трясли каждый пустой пакетик, всякий раз надеясь, что там случайно завалялись изюминка или миндаль, собирали ненужные веревочки, помогали взвешивать продукты и резали на куски мыло.

Все это время хозяйка дома хлопотала без устали, и ее длинная фигура то и дело склонялась, словно подъемный кран, над огромным ящиком с припасами, который был установлен посреди кухни. Бочонки, корзины, мешочки и бесчисленные пакеты из серой оберточной бумаги, перевязанные веревкой, большие и маленькие, постепенно исчезали, убранные куда положено. Долговязый Ула унес наконец в кладовую последний мешок с пшеничной мукой тонкого помола.

В конце концов шкаф закрыли, и тут капитан снова влетел на кухню, наверное уже в двадцатый раз. Лицо у него было такое, словно его долго мучили и терзали. Капитан слегка коснулся плеча жены и сказал тихо, но с горьким упреком в голосе:

— Меня просто удивляет, Гитта, что ты не проявляешь никакого интереса к письму, которое мы сегодня получили.

— Поверь, я была не в состоянии думать о чем-либо, кроме того огорчения, которое тебе причинили счета, Йегер… Я считаю, тебе стоит нынче вечером попробовать привезенную водку, чтобы решить, годится ли она на рождественский пунш, — коньяк для нас слишком дорог.

— Что ж, это дело, Гитта. Хорошо, только позаботься, чтобы поскорее подали ужин.

Вскоре на стол поставили тарелки с овсянкой и голубоватое молоко в холодных глиняных кружках. На белой скатерти они казались унылыми черными островами, и, глядя на них, не хотелось затягивать ужин.

Когда овсянка была съедена и детей услали спать, капитан уютно устроился у раздвижного стола, который все еще не был убран. Он курил трубку, перед ним стоял стакан грога — на пробу, а из кухни, где тем временем уже варили из этой водки пунш на рождество, доносилось шипение вафельницы.

— Главное — покрепче, мать. Главное — покрепче. А в остальном тебя выручит сахарная пудра.

Жена дала ему попробовать рождественского пунша прямо из деревянного ковша, и он удовлетворенно проговорил:

— Что ж, недурно, недурно. Этим не стыдно угостить фогта.

— Сейчас Марит принесет горячих вафель… Да, так мы хотели поговорить о письме губернаторши. Видишь ли, Йегер, мы не можем послать туда девочку, не приодев ее соответствующим образом. Ей нужно купить в городе черное шелковое платье для конфирмации, туфли и ботинки. Необходима также шляпа. Ну, и многое другое.

— Черное шелковое пла…

— Да, конечно, и, кроме того, еще несколько платьев, которые тоже придется заказать в Кристиании… Тут уж ничего не поделаешь.

Капитан Йегер нервно зашагал взад и вперед по комнате.

— Так, так, так, так. Пожалуй, если это связано с такими расходами, лучше всего будет просто сразу отказаться с благодарностью от приглашения.

— Так я и знала, Йегер. Съесть желток ты не прочь, но вот никак не можешь решиться разбить яйцо… По-моему, ты должен был бы потратить на это часть тех шестисот далеров, которые получил за меня в приданое. Я все уже обдумала и даже прикинула, сколько это будет стоить. На Ингер-Юханну нам придется выложить в этом году сто далеров. А если и Тинка поедет в Рюфюльке, то мы едва уложимся в двести.

— Как! Выложить больше двухсот далеров?! Ты что, совсем рехнулась? — Он вдруг забегал по комнате. — Уж лучше сразу бросить это письмо в печку.

— Ты же знаешь, Йегер, я одобряю любое твое решение.

Полуоткрыв рот, он остановился в нерешительности с письмом в руке.

— И, пожалуй, не стоит принимать в расчет того, что благодаря этой поездке у Ингер-Юханны могла бы появиться некоторая надежда на обеспечение в будущем… Ведь она ближайшая родственница губернатора, и вполне возможно, что им захотелось бы оставить завещание на ее имя… Нет, Йегер, поступай так, как считаешь нужным! Ты ведь все это понимаешь лучше меня. И если ты готов взять на себя ответственность… — И фру Йегер глубоко вздохнула.

Капитан в сердцах скомкал письмо и бросил на жену взгляд, исполненный гнева. Затем уставился в пол. Наконец он швырнул письмо на стол и воскликнул:

— Нет, ей все-таки надо ехать!.. Это военные расходы, мать… Военные расходы… А на уроках стратегии меня учили, что военные расходы надо стремиться возложить на врага. Пусть губернаторша потратится на ее приданое.

— Супруга губернатора ничего не должна тратить, Йегер, ни одного шиллинга, пока не решит, что хочет оставить девочку у себя. Не мы должны стараться избавиться от Ингер-Юханны, а супруга губернатора должна захотеть оставить девочку у себя. И просить нас об этом. Просить, понимаешь?.. И не раз, и не два…