ХВ. Дело № 2
Шрифт:
— Сейчас — нельзя. Ты думаешь, у нас одних есть эти самые «особые способности»?
— Нет, конечно, но…
— То-то ж и оно, что «но». Что бы ни говорил Барченко про немцев, которые якобы ни на что не способны, я ему не верю. Он сам кабинетный теоретик, и в реальной агентурной работе ни пса не смыслит… в отличие сам знаешь, от кого.
Марк недоверчиво хмыкнул.
— Можно подумать, ты смыслишь!
— И я не смыслю. Но представь, если немцы действительно успели подготовить агентов-телепатов нашего возраста — и не только подготовили, но и внедрили одного сюда, к нам? Хочешь, чтобы он прочитал все секреты у вас с Татьяной в мозгу?
Я намеренно нёс чушь, зная, что ни опровергнуть, ни даже высмеять эти «умопостроения» мои друзья не смогут. Не тот у них сейчас настрой.
Марк ненадолго задумался. Татьяна молча ждала.
— Ну, хорошо,
— Так ты и так уже согласился, разве нет? — я в упор посмотрел на него, потом перевёл взгляд на Татьяну. — И ты тоже. Или я чего-то недопонял?
Молчание было мне ответом.
— Вот и хорошо. Я встал. — Повторяю: когда будет можно, я сам всё вам расскажу. А теперь — зовём Барченко. В эту Палестину, будь она неладна, ещё попасть надо, вот пусть и излагает, как они это собираются устроить.
Конец первой части
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. «Исхитрись-ка мне добыть То-Чаво-Не-может-быть…» I
— Не понравился мне этот тип. — сказал Марк. — Вот не понравился, и всё! Мутный он какой-то, подозрительный. И кто такой — непонятно: то ли еврей, то ли грек, то ли вообще перс…. И как дядя Яша мог такому довериться?
Я ухмыльнулся.
— Сколько раз говорено было — без имён! Что до этого… хм… нотариуса — поверь, мне самому он не понравился. Но где было оставлять для нас посылку — в конторе швейцарского банка? Оно, кончено, надёжнее, да только мы с тобой не в Женеве, и даже не в Базеле, а в Стамбуле. Тут, брат, водятся всякие образчики «хомо», с позволения сказать, «сапиенс», в том числе и такие вот скользкие типы. Зато здесь полно представителей разных диаспор, если что, затеряться проще простого. А потом — с чего ты взял, что у нашего невезучего друга был выбор?
Мы с Марком шагали по узкой, круто сбегающей к морю улочке стамбульского района Ортакёй — местные греки называют его Месахори, что означает «Средняя деревня».
Недавно часы на колоколенке греческой церкви пробили два пополудни, и улицы были сплошь забиты народом — мелкие торговцы, предлагающие свой товар с расстеленных прямо на брусчатке циновок, нищие, стайки остроглазых, шустрых мальчишек, обычные прохожие, спешащие по своим делам. Вот идёт дородная, вся в чёрном, гречанка, из плетёной корзины высовываются серебрящиеся мокрой чешуёй рыбьи хвосты — ясно, идёт с рынка… Вот разносчик тащит, пристроив на голове, пирамиду каких-то фруктов, заботливо прикрытых тряпицей. Вот галдят и озираются по сторонам три турецких солдата — помнится, поначалу я всё удивлялся, почему ни они, ни прочие обитатели Стамбула не носят традиционных красных фесок, пока не вспомнил, что Ататюрк уже несколько лет, как запретил их, настрого предписав гражданам республики носить шляпы европейских фасонов. Вот шагают, решительно раздвигая плечами толпу, пятеро английских морских пехотинцев во главе с усатым красномордым капралом. Ну, конечно, «Томми Аткинсы»[1] здесь — хозяева жизни, их крейсер серой громадой застыл посреди Стамбульского рейда, и любой встречный, будь то солидный купчина-грек, или турецкий полицейский с чёрными, как смоль, загнутыми вверх усами и огромным револьвером на поясе, торопятся уступить им дорогу.
В Стамбул, он же Константинополь, наша боевая тройка — я сам, Марк и Татьяна — прибыли на борту советского грузопассажирского судна «Теодор Нетте» — да-да, тот самый, который «человек и пароход». Посудина эта, ранее состоявшая всписках Черноморской конторы Совторгфлота, в мае текущего, 1929-го года была передана их дальневосточному отделению, прошла ремонт и переборку машин в Николаеве — и вот теперь двинулась в путь вокруг всей Азии. Для нас «Теодор Нетте» подходил, как нельзя лучше — не имея на борту «генераль карго» и пассажиров, пароход зашёл в Стамбул лишь для того, чтобы пополнить запасы, не собираясь задерживаться дольше, чем на сутки. Нам вполне хватило и этого: ночью к борту подвалила рыбацкая лодчонка и мы по очереди, изо всех сил стараясь не шуметь, спустились в неё по верёвочному трапу, избегнув, таким образом, встречи с таможенниками. Что было весьма кстати, поскольку документов с визами или иными отметками,
дающими право пересечь границу Турецкой Республики, у нас не было и в помине. Зато имелся насквозь нелегальный «браунинг» и горсть золотых монет, остатки взятого схрона в Кропоткинском музее. И то, и другое я прихватил с собой «контрабандой», втайне от лубянских кураторов. Идиотизм, скажете вы? Ещё какой — но кому, скажите на милость, я мог оставить всё это добро, покидая СССР? Разве что, зарыть под приметным пеньком в рощице на окраине коммуны имени товарища Ягоды — но когда мы ещё там окажемся, и окажемся ли вообще?..На берегу нас встретил мужчина лет тридцати, европейской наружности в европейском платье. Поздоровался он по-французски, но нам-то было известно, что сотрудник советского консульства, совмещающий работу в МИДе со службой в ИНО ОГПУ[2], который, надо полагать, и готовил операцию по нашей заброске. Он проводил нас в крошечный пансион в Галате и предупредил, что мы можем оставаться здесь не более трёх суток, и раскланялся, передав из рук в руки три завёрнутых в плотную коричневую бумагу картонных книжечки паспортов. И всё — ни ответа, ни привета, ни записки, ни устного послания. Доверенные сотрудники Михаила Александровича (он же Меир Абрамович) Трилиссера строго соблюдали правила конспирации.
В полученном пакете оказались три «нансеновских» паспорта, выписанные на вымышленные имена в стамбульском офисе этой благотворительной организации, действовавшей под крышей Лиги Наций. «Нансеновские офисы» ещё с1922-го года раздавали начиная с 1922-го года паспорта международного образца бесприютным беженцам сначала из Советской России, а потом и из других стран — например, армянам, которым в нынешней Турции стало весьма и весьма неуютно. Для получения такого «аусвайса», дававшего беженцами право невозбранно пересекать границы многих стран и устраиваться, прежде всего, в Южной Америке, в Аргентине или Бразилии, требовалось предъявить прежние документы — к примеру, паспорта, выданные в Царской России или Временным правительством. Далее, требовалось уплатить взнос в пять франков — и в новенький документ вклеивали так называемую «нансеновскую марку», заменяющую герб государства, выдавшего паспорт.
Согласно легенде, сочинённой специально обученными людьми из известной конторы, мы с Татьяной были теперь братом и сестрой, выехавшими из СССР в поисках родителей, сбежавших из России ещё в 1919-м. В бумагах Марка значилась практически его подлинная биография: сын еврейских беженцев из Одессы, осевших в Палестине и погибших там во время недавних погромов — о полутора с лишним годах, проведённых в СССР там, разумеется, не было ни слова.
Задерживаться на трое суток в грязной, полной клопов и тараканов дыре, по недоразумению именуемой «пансионом со всеми удобствами» мы, разумеется, не собирались — простая осторожность и здравый смысл требовали сменить квартиру перед тем, как планировать дальнейшие действия. А потому с утра, пораньше, мы с Марком сначала разыскали лавку, торгующую готовым платьем, после чего, сменив, как могли, облик, отправились в Ортакёй, где, согласно полученной от «дяди Яши» шифровке, проживал некий еврейский нотариус, у которого для нас была оставлен пакет.
— И что там такого было важного? — спросила Татьяна. В голосе её сквозило раздражение: ушли, оставив её одну на три часа в этом клоповнике, настрого запретив выходить на улицу, а для верности ещё и дверь снаружи заперли.
— Всё. — отозвался я.
— Что — всё?
— Всё важное. Всё, до последней строчки. Адрес, на который надо выслать телеграмму о нашем прибытии в Стамбул, чтобы нас встретили в Палестине. Пароль для связи с тамошней агентурой. Номер счёта в иерусалимском филиале одного британского банка, где для нас приготовлены деньги, код доступа к этому счёту. Или ты всерьёз полагаешь, что наш.. э-э-э… наш друг изложил все эти данные в записке, переданной с Гоппиусом? Зря — он, конечно, авантюрист, но не дурак… был.
«Общим другом» и тому подобными эвфемизмами мы с некоторых пор именовали «дядю Яшу». В его шифрованном послании имелась ещё кое-какая информация, ценность которой в разы превосходила всё то, что я перечислил Татьяне — но об этом я решил пока помолчать. Успеется.
— Ничего я не думаю. — Татьяна явно не собиралась сдаваться. — Только почему меня-то понадобилось здесь оставлять, когда вы отправились за пакетом? И не надо рассказывать про восточные обычаи, согласно которым женщинам полагается сидеть дома. Насмотрелась уже: прекраснейше ходят по всему городу — и, заметь, без всяких там паранджей!