ХВ. Дело № 2

Сгоряча я предложил спутникам найти другой транспорт, благо, из Бейрута до Яффо можно добраться десятком разных способов, от осла или верблюда до рейсового пароходика или зафрахтованной за сходную плату рыбацкой шхуны. Затею обломал Марк, вовремя сообразив, что делать этого никак нельзя — ведь нас будут встречать нас именно у «Пелопонесса», о чём я же и сам предупредил Яшиного агента телеграммой, переданной через капитана катера. К другому пароходу он попросту не выйдет, и уж тем более, бесполезно ожидать встречи, если мы прибудем в город наземным транспортом — неважно, с колёсами он, или на четырёх копытах.

Конечно, можно попытаться найти «Бегуна» непосредственно в Иерусалиме (скажем, дав ещё одну телеграмму), но это довольно рискованно: агент мог счесть такое пренебрежение пунктуальностью, непременным условием конспирации, признаком провокации, и попросту сменить явку. А это — конец всем нашим планам, окончательный и бесповоротный.

Так вот и получилось, что я сижу один в опостылевшей каюте, терзаю раз за разом безответный «браунинг», а в промежутках бездумно рассматриваю солнечные блики, что отбрасывает через иллюминатор на стену и потолок каюты средиземноморская лёгкая зыбь. Мои спутники тем временем приобщаются к красотам древнего Ливана, этого Марселя Восточного Средиземноморья — пьют кофе и ледяной шербет из запотевших стеклянных графинов за столиком кафе, стоящим прямо на набережной, закусывают красными греческими апельсинами и пахлавой. Татьяна заразительно смеётся, а проходящие мимо французские офицеры в униформе песчаного цвета и похожих на бочонки кепи озираются и щёлкают в знак одобрения языками.

…Пойти, что ли, потребовать у стюарда виски? Он даст, конечно, ему наплевать, сколько лет клиенту, лишь бы платил — хотя из записи в зеленовато-бурой книжечке «нансеновского» паспорта следует, что мне исполнилось семнадцать, а, следовательно, я имею полное право напиваться в своё удовольствие. Как в прошлой, взрослой жизни — до одури, до поросячьего визга, до розовых слонов и зелёных чертей, потому как более умеренный вариант сейчас попросту не прокатит…

Только вот как потом смотреть в глаза ребятам? Марк-то ладно, поворчит и поймёт, а вот Татьяна? Мы ещё даже не приступили к выполнению задания, и показывать себя на этом этапе слабаком, не способным справиться с такой ерундой, как минутная депрессия — верный способ завалить всё дело.

Так что виски не будет. А так же водки, рома, коньякаи абсента — если, конечно, предположить, что сей напиток может отыскаться в судовом буфете. Я тяжко вздохнул, засунул «браунинг» за пояс, прикрыл его выпущенными наружу полами рубашки и полез из каюты на палубу.

…надо, наконец, осмотреться по-человечески — что это за Бейрут такой на мою голову?..

Всё когда-то заканчивается — закончилась и наша вынужденная стоянка в Бейруте. На третьи сутки, в два-тридцать пополудни «Пелопоннес», издав полагающиеся гудки, двинулся к выходу из бухты. Ему ответил коротким пронзительным звуком «Трамонтан». Этот изящный кораблик, относился к серии французских эсминцев послевоенной постройки, которым суждено бесславно погибнуть в ходе операции «Катапульта» под пятнадцатидюймовыми снарядами линкоров Соммервила — в ноябресорок второго алжирском порту Мерс-эль-Кебир, превращённом англичанами в смертельную западню для флота вчерашних союзников. Впрочем, это было в той, первой версии истории — и кто знает, как оно сложится на этот раз?

Я немного волновался, как наш друг-механик обставит заход в Яффо — по первоначальному замыслу ему следовало сымитировать неисправность в машине и потребовать срочного ремонта в ближайшем порту. Но ему даже выдумывать ничего не пришлось — то ли схалтурили ливанские рабочие, занимавшиеся ремонтом котла, то ли француз-подрядчик сэкономил на запчастях, а только поставленные сутки назад новые трубки потекли после нескольких часов экономического одиннадцатиузлового хода. Тянуть с такой неисправностью до Александрии означало нарываться на ещё большие неприятности, а потому, капитан «Пелопоннеса», высказав в сердцах всё, что он думает о Ливане, о тамошних подрядчиках, о самом котле и об инженерах, его конструировавших, приказал ворочать штурвал на зюйд, где в туманном мареве рисовался берег Земли Обетованной.

Яффо, один из самых древних городов Ближнего Востока, стоявший на своём месте с двухтысячного от Рождества Христова года, делила с Хайфой звание крупнейшего морского порта Палестины. С борта «Пелопоннеса» хорошо просматривался и возвышенный каменистый берег, на котором теснились постройки старого города, разделённый узкими, вдвоём не везде разойтись, улочками, и порт с узким волноломом, идущим параллельно берегу, и британский лёгкий крейсер, стоящий на бочке несколькими кабельтовыми мористее, на внешнем рейде. С севера к прибрежным холмам, на которых раскинулся город, примыкала плоская низменность, на которой даже с такого расстояния ясно были видны признаки строительства.

В своё время мне не раз случалось бывать в Израиле, и я отлично помнил, что в будущем всё это пространство займут городские кварталы Тель-Авива. Яффо превратится в старейший район города, а на месте стройки, которую мы наблюдаем сейчас, раскинется одна из главных столичных достопримечательностей — бульвар Ротшильда, названный так в честь барона Эдмона Джеймса де Ротшильда, представителя французской ветви этой семьи, вложившего огромные деньги в приобретение в Земле Обетованной земельных участков для евреев-эмигрантов из России и Восточной Европы.

Но сейчас меньше всего меня волновали туристические красоты ещё не построенного Тель-Авива. Мы, все трое, жадно вглядывались в медленно приближающуюся пристань, в стоящих на пирсе людей, силясь угадать, кто из них агент «Прыгун», ради встречи с которым мы проделали весь этот путь. Или он ждёт нас в другом месте, а встречать нас пошлёт жену, фигурирующую в списках ближневосточной резидентуры ОГПУ как агент «Двойка»? Точно я знал только одно — в предыдущей версии истории эти двое были вызваны в СССР письмом арестованного уже Блюмкина, и сгинули без следа в процессе следствия. А здесь они, как я надеялся, живы и в добром здравии, оставаясь единственной нашей зацепкой, ключом к предстоящей операции, о содержании и целях которой мы имели пока самое смутное представление.

Встречающего мы так и не дождались. Торчать на опустевшем пирсе как три тополя на Плющихе в сомнительной компании бродячих псов и арабских мальчишек, означало бы привлекать к себе ненужное внимание, а потому мы поднялись по узким, извивающимся подобно горным серпантином дорожкам к Старому городу и погрузились в атмосферу припортовых кварталов. Многоязыкая речь смешивалась здесь с рёвом верблюдов и ослов, с треском автомобильных моторов. Вдоль стен на протёртых коврах сидели мелочные торговцы, менялы, кажется, даже гадатели с хрустальными шарами и курящимися в плошках благовониями, шатались, весело гомоня, группки матросов с иностранных кораблей. То тут, то там неспешно, подобно «Титанику», идущему сквозь сонмы лодчонок, катеров и прочей портовой мелочи, проходили, расталкивая толпу, патрули британских солдат с «Ли-Энфилдами» за плечами. Начальствовали над ними коренастые, широкоплечие, словно выбравшиеся из одного автоклава, уоррент-офицеры с пудовыми кулаками, револьверами «Веблей-Скотт» на поясах и офицерскими стеками, щегольски зажатыми под мышками.

Удаляться от порта мы не стали — отыскали в одном из приморских кварталов квартале кабачок, из дверей которого не слишком густо тянуло прогорклым бараньим жиром, жареной рыбой и горелым маслом, и обосновались там, для того, чтобы отдышаться, осмотреться и обсудить дальнейшие действия. У меня, видимо от долгого ожидания, случился приступ паранойи и я с подозрением озирался по сторонам, видя в каждом посетителе возможного шпика.

Посетителей здесь хватало, причём самых разношёрстых. Портовые грузчики, громко переругивающиеся на идиш (к гадалке не ходи, выходцы из Одессы или Кишинёва!); трое самых настоящих бедуинов в грязных балахонах и пёстрых платках-куфиях(этих-то какой сюда иблис занёс? Правоверным же алкоголь не дозволяется…); вполне европейского вида типы, дурно одетые, в соломенных шляпах-канотье и с бегающими глазками — шипчандлеры, агенты по снабжению судов. На столе у дальней стены шлёпали картами и хрипло ругались по-немецки, возле стойки ссорились два итальянца, и хозяин заведения с любопытством на багровой, исчерченной глубокими морщинами физиономии прислушивался к их трескотне. А когда в кабак ввалилась компания из полудюжины матросов с британского крейсера в своих «квадратных парусах» (как в Королевском Флоте называли форменки с широкими прямоугольными воротниками) и бескозырках с непривычно высокими тульями, всеобщий гвалт моментально стих, и даже макаронники приглушили голоса на пару тонов. «Лайми» явно были настроены на потасовку, и остальные посетители приглядывались к ним, прикидывали расклад сил и шансы одолеть «просвещённых мореплавателей» всем интернациональным кагалом. Хозяин как-то сразу усох, побледнел и начал торопливо убирать под стойку кружки, стаканы и бутылки с напитками подороже.

— Я бы рекомендовал вам, молодые люди, выйти на улицу. — прошелестело у меня над ухом. — Боюсь, здесь сейчас станет несколько… шумно.

Я едва не подпрыгнул на табурете, словно получил укол шилом в филейную часть тела — и обернулся. Возле столика стоял господин в приличном европейском платье, какое подошло бы средней руки коммерсанту или не слишком крупному чиновнику. Крючковатый нос, чёрные, как итальянские маслины, глаза навыкате и жирные вывернутые губы вместе с неистребимым местечковым выговором позволяли безошибочно узнать в нём выходца из черты оседлости, а лёгкий акцент (ко мне он обратился по-русски), наоборот, выдавал человека, привыкшего к английской речи.