Хвала и слава. Том 2

— Я боюсь… за тебя, — сказал Лилек.

Он снял ботинки и лег на кровать, забившись к стене, в угол, как загнанный зверь.

— Что произошло? — спросил Анджей, садясь на стул.

— Я выполнял задание.

— Гнались за тобой?

— Нет, сам носился.

— А почему ты сказал, что провалился?

— Мне дали знать. Соседи. Возвращаться домой нельзя, там сгребли всех.

— Скверная история, — сказал Анджей.

— Что мне теперь делать? — спросил Лилек.

— Пока спать, — сказал Анджей. — Завтра все обдумаем. Хочешь есть?

— Нет. Пожалуй, нет. Пить хочется.

— Я принесу тебе чаю.

— Никто не должен знать, что я здесь.

— Только панна Текла. Это она тебя впустила?

— Старушка? Да.

— Никто ничего не будет знать. Принесу тебе чаю. Я сам.

— Как хочешь.

— Будем спать на одной кровати. Подвинься к стене.

— А тебе не будет неудобно?

— Да нет же.

Когда Анджей вернулся с чаем, Лилек уже спал. Не дождался, заснул, пока Анджей кипятил воду. К Геленке Анджей не пошел — не хотелось ни красного вина, ни разговоров с Бронеком. Час был еще ранний, но в доме все уже укладывались на ночь: каждый запирался в своей комнате. Анджей опустил маскировочную штору, зажег настольную лампочку. Попробовал читать, но как-то ничего не шло в голову.

Лилек спал, тяжело дыша. Анджей вытащил из-под него одеяло и хотел раздеть его, но Лилек отбивался во сне. Анджей оставил его в покое и вернулся к книге. Однако тишина замершего дома, примолкшей улицы усыпляла его. Глаза стали слипаться. Он разделся, пошел в ванную, умылся и вернулся в комнату. Тем временем Лилек, видно, проснулся, снял с себя одежду, сложил ее на стуле и снова улегся. Анджей лег рядом с ним и, погасив свет, тотчас же заснул.

Среди ночи он проснулся. Лилек держал его за руку.

— Ты не спишь, Анджей?

— Не сплю, — сквозь сон пробормотал Анджей.

— Слушай. А если немцы придут сюда?

— Не придут.

— А если? Погибнете все.

— Ну так погибнем. Так или этак, риск ведь всегда есть.

— Собачья жизнь.

— Спи, Лилек. Завтра что-нибудь придумаем.

— Что же тут можно придумать?

— Надо же тебе куда-то скрыться! По-моему, тебе надо идти до лясу.

— Черт бы их побрал, всю эту шайку! Гоняют человека, как кота по двору.

Уснуть они уже не могли. Лилек пошевелился.

— Что этот Януш — твой дядя? — спросил он.

— Никакой не дядя. Просто я привык так называть его.

— А почему?

— Давно знакомы. Он мою маму знает с детства.

— А откуда он знал Вевюрского?

— Не помню. Кажется, встречались еще в Париже.

— В Париже?

— Ну, ты ведь знаешь, Вевюрский был в эмиграции. Оттуда он и привез эту Ядвигу.

— Так-то оно так, но вот что они были хорошо знакомы — это совершенно непонятно.

— Почему же? И тот человек и этот человек.

— Знаешь сам, — Лилек вздохнул, — человек человеку волк. Преследуют друг друга.

— Не знаю, зачем бы Янушу преследовать Вевюрского.

— По самой природе.

— Ну, может быть… Спи-ка ты лучше.

— Нет, нет. Теперь я не засну. Я прислушиваюсь.

— Что тебе прибавится от этого прислушивания? Придут так придут.

Они замолчали. Весенняя ночь была безмолвна. За окном, завешенным черной бумагой, темной плитой лежал сон.

Лилек опять взял Анджея за руку.

— А ты был в Париже?

— Нет, не был.

— Какой он, этот Париж? — равнодушно и сонно пробормотал Лилек.

— Город как город.

— Э, нет, говорят, что красивый.

— Говорят.

— А как там людям живется?

— Как везде — плохо.

— А почему про него говорят, что красивый?

— Ну как почему? Улицы красивые, большие. Светлые улицы. Дома, парки. Старый костел готический, Нотр-Дам де Пари…

— Как?

— Нотр-Дам де Пари — так называется этот костел. Река Сена. Много мостов. И художников там много.

— Художников?

— Ну, тех, что рисуют картины. Природу, реки, мосты, цветы, девушек. — Рассказывая Лилеку о том, чего никогда не видел и никогда не увидит, Анджей и сам увлекся.

— Вевюрский в тюрьме мне рассказывал. Женщины, говорит, у них красивые и всем глазки строят.

— Ого, — засмеялся Анджей.

— Вевюрский говорил, что рабочим там тоже плохо живется.

— Ну, сейчас там вообще всем плохо. Ведь там тоже война. Женщины строят глазки — но немцам.

— Наши-то на немцев не обращают внимания, — с твердой верой в это заявил Лилек.

— Ну, это смотря кто, — с горечью сказал Анджей.

Лилек приподнялся на постели и склонился над Анджеем.

— А что, Анджей, — с неожиданной теплотой спросил он, — она правда с немцами водилась?

— Ты же сам говорил. Ведь ты же сам об этом говорил! — рассердился Анджей. — Ведь ты хорошо знал это?

Лилек сел на постели. С минуту молчал, потом сказал в раздумье:

— Да, знал.

— Слушай…

— Знал, знал, — твердо сказал Лилек. — Получила пулю в черепок по заслугам. За доносы.

— Ну конечно, — неохотно согласился Анджей.

Они замолчали. В полузабытьи перед Анджеем всплыли две картины: тусклые, невидящие глаза Валерия, лежащего на пыльной осенней дороге, пятна желтых листьев вокруг его головы и другое, черное пятно, подтекающее под его распростертые руки; а затем наплывала другая картина: бар, сорванная занавеска, за которую схватилась, падая, Марыся.

— Ты говоришь… — сказал он вдруг Лилеку, хотя тот молчал.

— Я ничего не говорю, — шепотом запротестовал Лилек, — я только спросил тебя о Париже.

— О Париже! — иронически фыркнул Анджей.

— Я ведь думал, что ты, такой богатый, поездил по свету. А ты что, нигде не был?

— Ездил в Пустые Лонки.

— Что это за Пустые Лонки?

— Деревня такая, — сказал Анджей и подумал, что не сможет объяснить Лилеку, что такое Пустые Лонки, Никому, даже более тонко чувствующим людям, не мог бы он объяснить, что это такое — Пустые Лонки. В общем он и самому себе не может объяснить, что для него значат Пустые Лонки. Дом, парк, лес — в этом вся его жизнь. Его невинная жизнь в той, навсегда исчезнувшей эпохе. Там он ходил. Там был отец, была Кася. Что теперь с Касей? Ромек говорил, что она в Варшаве, что муж ее расстрелян. Но Ромек в Освенциме, и никто уже больше ничего не расскажет ему о Касе.