Хвала и слава. Том 2

— У всех трупов такие глаза.

— У всех убитых.

— И умерших.

— Умершим глаза закрывают. Помнишь ты тетю Михасю?

Анджей рванулся с места.

— Откуда ты знаешь о тете Михасе? — вдруг крикнул он громко.

— Тише там! Дайте спать! Кто там кричит? — раздались голоса.

Анджей заговорил тише.

— Ты хочешь, чтобы я сожалел о том, что сделал, чтобы я говорил «не убий». Но я не скажу «не убий». Меня со школьной скамьи учили убивать. Мне говорили, что это обязанность человека, мужчины. Меня учили обращаться с оружием. Меня учили охотиться на зайцев и куропаток. Это мужское дело, а я мужчина, настоящий мужчина, я умею убивать. И доказал это.

Анджей прошептал все это стремительно и не глядя на дядю. И удивился, что тот не отвечает ему. Он приподнял голову, которая весила, наверно, центнер, и посмотрел в ту сторону.

Рядом никого не было.

IV

Анджея разбудили движение и шум. Видно, объявили поезд, потому что пассажиры заволновались. Вначале поднимались поодиночке, потягиваясь и зевая. Потом вдруг все разом ринулись на перрон. Было уже светло и очень холодно. После утреннего заморозка начинался погожий осенний день.

Около шести вполз люблинский поезд. Он был уже почти полон, и новым пассажирам пришлось бороться за места — и с теми, кто уже сидел в вагонах, и между собой. Возвышаясь над всеми благодаря своему росту, Анджей мог разработать стратегию борьбы за место для себя. Труднее всего было с бабами. Своими мешками, корзинами, наконец, своим собственным телом (они искусно обложили себя со всех сторон ломтями солонины) эти пассажирки закрывали всякий доступ как через двери, так и через окна (люди пытались пробраться внутрь вагонов даже через выбитые окна).

На первых! взгляд положение казалось безнадежным, но постепенно как-то все утряслось. Анджей опустил ранец на пол в коридоре. Вокруг теснились пассажиры, тоже едущие до самой Варшавы.

Поезд долго стоял. Наконец все-таки двинулся. Кое-кто из пассажиров начал заговаривать с соседями. Но большинство были молчаливы и не расположены к знакомству. Ведь не знаешь, с кем имеешь дело. Бабы то и дело испуганно поглядывали на свои мешки, загромоздившие полки, мужчины, которых было гораздо меньше, закурили и, прося друг у друга спички, настороженно присматривались к соседям.

Ехали, однако, недолго. Через несколько километров поезд начал замедлять ход.

— Что случилось? — встревожилась какая-то баба.

— Не бойтесь, пани, это Голомб, — успокоил ее мужчина, сидевший рядом.

И вдруг пронесся крик:

— О боже, жандармы!

Поезд затормозил и остановился. Вдоль всего перрона вытянулась цепь жандармов. Они стояли неподвижно и молча, но все уже было понятно. Перепуганные бабы начали выкидывать мешки из окон прямо на рельсы. Поезд наполнился воплями.

Несколько жандармов вошли в вагоны. Всем приказали выйти на перрон, оставив вещи — мешки и корзины, сундуки и чемоданы — на месте.

Надев ранец на плечи, Анджей вышел вслед за другими. Жандарм свирепо накинулся на него:

— А ранец, ранец! — крикнул он.

— Это мои личные вещи, — ответил Анджей по-немецки. Жандарм смягчился.

— Ну-ка, покажи.

Анджей развязал рюкзак, жандарм проверил — действительно, только личные вещи. Он взял себе маленькое круглое зеркальце и при этом даже улыбнулся Анджею.

— Бриться, бриться, — пояснил он по-польски.

Анджей пожал плечами.

Не встретив должного понимания, жандарм снова стал грозным:

— Haben sie einen Ausweis? [77]

Анджей показал свои бумаги. Все было в полном порядке.

— Ну, пошел на место! — крикнул солдат и так толкнул Анджея, что тот пошатнулся.

Пассажиры выстроились вдоль поезда — между вагонами и шеренгой немцев. Бабы с немым отчаянием смотрели, как жандармы выносили из вагонов их мешки и складывали в кучи. Действительно, мешков было много.

77

Пропуск есть? (нем.)

Никто не плакал, только слышались иногда ругательства. И в ответ окрики:

— Ruhig! [78]

Анджей смотрел на людей — они стояли спокойно, хоть и заметно было, что они с трудом сдерживают ярость. Выстроились в ряд, плотно прижавшись друг к другу, — едущих было много.

Вдруг он увидел в нескольких десятках шагов от себя знакомое лицо. Непокрытая голова Марыси выделялась среди ярких и линялых бабьих платков. Актриса стояла без пальто, она озябла и была очень бледна. Губы ее посинели.

78

Смирно! (нем.)

Анджей хотел подойти к ней, но жандарм, стоящий за его спиной, повторил:

— Ruhig!

Пришлось ждать, пока кончится осмотр.

Обыск продолжался больше часа. Наконец был отдан приказ:

— Alles steigen! [79]

Однако многие уже не стремились в поезд — ехать было незачем. Какая-то баба из груды вещей на перроне вытаскивала свой мешок, спокойно объясняя взбешенному жандарму, что «там ничего нет». К удивлению Анджея, она все-таки втащила мешок в вагон. Анджей пробрался к Марысе.

79

Всем садиться! (нем.)

— У меня в ранце есть еще один свитер, сейчас достану.

В вагонах теперь стало свободнее. Марыся прижалась к Анджею. Она вся дрожала, зубы у нее стучали.

Чтобы снять ранец, Анджей слегка потеснил ворчащих соседей, достал свитер и помог Марысе надеть его.

— Теперь ты согреешься, — сказал он.

Поезд медленно тронулся.

Они стояли рядом и молчали. О чем они могли говорить? Анджею казалось, что каждое слово сейчас было бы лишним. Но Марыся, видимо, думала иначе.

— Куда ты тогда исчез? — спросила она.

Анджей пожал плечами.

— Надо было ехать, возвращаться в Варшаву.

— Антония тебе не удалось уговорить?

— Даже если бы и удалось… — сказал Анджей.

— То что? — спросила Марыся. — Что тогда?

— Ты ничего не знаешь?

— Ничего. Мы с Анелей удрали. Спрятались в чулане. Я успела только схватить свой мешок. Потом через парк…

— А где Анеля?

— Она осталась. Побежала в деревню.

— А потом?

Марыся прикрыла глаза.