Хвала и слава. Том 2

Осенний пейзаж за окнами уже окутывался тонкой мглою. Эта мгла окончательно парализовала его. Бороться с этим оцепенением было бесполезно, Анджей знал это.

И эта столовая, эта усадьба вдруг показались ему — однако много же он выпил! — кораблем, качающимся на волнах седого тумана и плывущим неизвестно куда. Только не на Цитеру [75] , это уж наверняка, несмотря на жаркую красоту Марыси, которая придвигалась к нему все ближе.

Такие вот пиры происходили в этой стране всегда. Так же пировала шляхта, собравшаяся вокруг Любомирского во время мятежа, так пировали и в Гродне, и у Чарторысских в Варшаве во время восстания. «И Пулавы отсюда недалеко», — вспомнилось Анджею.

75

Остров в Эгейском море, известный культом Вакха и Афродиты.

Он уже не сомневался, что здесь собрались две группы, представляющие две разные организации, чтобы договориться по каким-то очень важным вопросам. И так же ясно было Анджею, что Антек у них играет роль связующего звена. Скшетуский обращался к нему со сдержанной сердечностью. Обсуждали, не стесняясь присутствием посторонних и слуг, предстоящую поездку Антека до лясу. Оказалось, что Антоний преподает «лесным братьям» польскую литературу. Разговор за столом принимал все более свободный характер.

— Что же ты им преподаешь? — удивленно спросил Анджей.

— Да так, кое-что. И сам учусь у них — ведь они на все реагируют по-своему и ставят очень принципиальные вопросы.

— Например? — спросила пани Тарговская, поднимая свои влажные глаза на Антония. Видно было, что она почувствовала облегчение, когда начался разговор о «лесных».

— Ну, например, спрашивают, зачем вообще нужна литература.

— Да, вопрос, характерный для образа мышления этих молодцов, — недружелюбно сказал пан Тарговский.

Скшетуский холодно и неприязненно взглянул на него, но ничего не сказал.

— Ну нет, это уже невозможно, — воскликнула Марыся, когда внесли огромное блюдо фруктов. — Кто это будет есть?

— Например, я, — смеясь сказал Антоний.

— Ну а я больше не могу, — и Марыся положила салфетку на стол.

— Будет еще десерт, — сказала Кристина.

— И черный кофе, — добавила пани Тарговская.

По поводу кофе никак не могли решить — пить его в гостиной или за столом. В конце концов решено было остаться за столом. Анджей взглянул в окно. Почти совсем стемнело. Владек разносил зажженные лампы и свечи. При огнях пиршество казалось еще торжественнее.

— Ну, панове… — сказал пан Тарговский, поднимаясь из-за стола.

Но в эту минуту быстрым шагом вошел все тот же Владек. Лицо у него было такое растерянное, что все испугались.

— Немцы? — спросил один из юношей.

— Н-нет, — пробормотал Владек, — Ройский приехал.

— Ведь говорила же я… — начала пани Тарговская и замолчала. Тотчас же за Владеком вошел Валерий Ройский. Пан Тарговский встал, чтобы с ним поздороваться, но остальные не тронулись с места. Анджей почувствовал, что задыхается от ненависти к этому человеку.

— Все еще за столом? — Валерий изобразил удивление. — А я приехал из Пулав. Лошадей оставил во дворе — зачем, думаю, подъезжать к самому крыльцу, как епископ! К тому же я без кучера. Надеюсь, кто-нибудь там позаботится о моих лошадях?

— Разумеется, — с подчеркнутой любезностью сказал пан Тарговский. — Прошу вас, садитесь.

— Я ни с кем не здороваюсь, чтобы не мешать вашей беседе.

Валерий сел рядом с пани Тарговской и окинул взглядом собравшихся. Во взгляде этом было удовлетворение: все выглядит именно так, как он ожидал. Вдруг он заметил Анджея.

— О, как поживаешь? — сказал он. — Давно ты здесь? К брату приехал?

Анджей молчал. Но Валерий и не ждал ответа.

— Вы, наверно, ничего не ели? — спросила пани Тарговская и, получив утвердительный ответ, велела подать обед нежданному гостю. Все время, пока подавался прибор, рюмки, потом вся череда блюд с самого начала, Валерий не переставал говорить. С одинаковым оживлением он рассказывал известия с фронта и городские сплетни, а попутно новости об арестах по соседству, о репрессиях в Пулавах, о людях, вывезенных в Люблин. Не забыл упомянуть и о Майданеке.

Анджей глядел на него не отрываясь. Валерий очень изменился. Когда он смотрел вниз — на тарелку, на рюмку в руке, было заметно, как он осунулся; к тому же синева бритых щек придавала ему болезненный вид. Но стоило Валерию поднять глаза и взглянуть на окружающих (при этом он несколько раз останавливал взгляд на Анджее), как в больших блестящих зрачках его загорался какой-то свет и все лицо молодело. Это снова был красавец Валерий.

— Как поживает мама? — обратился он к Анджею. Антек почувствовал, что если Анджей и на этот раз промолчит, не миновать беды, и ответил вместо брата:

— Спасибо, очень хорошо. Анджей привез добрые вести.

— Добрые вести? О, и это уже очень много в наше тяжелое время, — сказал Валерий, долбя что-то в тарелке. — Сейчас чаще всего мы получаем плохие вести.

Он сказал это обычным тоном. Обыкновенные слова, какие можно было услышать на каждом шагу. Но они заставили вздрогнуть всех присутствующих. От этих слов исходила какая-то угроза. Ледяным холодом дохнуло на пирующих. Анджей весь задрожал, скрытый смысл этих слов привел его в такое бешенство, что он не заметил, как согнул вилку, которую держал в руке. И тут же почувствовал на себе призывающий к спокойствию взгляд Антония.

— Что за дела творятся кругом! — продолжал Валерий. — Эти поляки совсем как дети. Ну и, понятно, немцы не могут не реагировать на их поведение. Хорошо, что я говорю по-немецки. Стоит только поговорить с ними на их языке, и они к вам уже совсем иначе относятся. Немцы очень хорошо воспитаны.

— Ну, не сказал бы, — сдержанно произнес хозяин дома.

— Во всяком случае те, с которыми я имею дело в Пулавах.

Валерий окинул взглядом собравшихся, как бы ожидая протеста, и вдруг наткнулся взглядом на Горбатого.

— О, — тихо произнес он и опустил глаза в тарелку. Теперь он снова казался немолодым и больным.

«Сколько ему лет? — подумал Анджей, глядя на него. — Он ведь еще не старый человек, лет сорок с небольшим, он моложе мамы. Но уж такую выбрал себе жизнь».

— Перейдем в гостиную, — с деланным спокойствием произнесла госпожа Тарговская, — там выпьем кофе. Молодые люди, — обратилась она к Антонию, — может, и вы хотите еще кофе или чаю?

К большому удивлению Анджея, ответил Скшетуский: