И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Если американский президент не выполнит наших требований, мы — мои товарищи и я — полны решимости взорвать этот самолет и погибнуть вместе с вами и его конгрессменами и сенаторами. Если ваша судьба не интересует мистера Буша, дамы и господа, то едва ли он может отступиться от своих политиков… Это все на настоящий момент… Спасибо, — говорит Бранко стюардессе и целует ее в щеку. Та тоже не выдерживает напряжения и начинает плакать.

Один из пилотов кричит:

— Мистер Бранко! Вас просит на связь диспетчер аэропорта!

Бранко исчезает в кабине, на этот раз он закрывает за собой дверь. В огромном самолете внезапно становится так тихо, что в задних рядах можно слышать всхлипывание стюардессы.

— Они получат все, что требуют, — говорит рекламный агент Вильке Мише. — Ясно, что получат. На нас Бушу, конечно, наплевать. Но американцев он не бросит! Ни за что, особенно перед выборами 3 ноября.

В этом есть резон, думает Миша. И в том, что американцы давно бы уже занялись Югославией, если бы в ней была нефть. Но если боснийцы получат теперь оружие, что будет дальше? Еще больше жертв. Еще больше крови прольется. «Позор всему миру», — сказал этот Силайджич, боснийский министр иностранных дел. Да, думает Миша, позор всем в этом мире, кто имеет власть!

23

Через полчаса после этого появляются, как ни в чем не бывало, стюардессы с ужином.

Большинство пассажиров отказываются. Миша размышляет — кто знает, что случится в следующую минуту? Может быть, поесть удастся не скоро, поэтому он откидывает столик со спинки кресла и получает поднос с едой и апельсиновым соком.

Герман Вильке, глядя на него, перестает молиться, облизывает губы и спрашивает:

— Ну как, вкусно?

Миша, с полным ртом, может только кивнуть.

— Пожалуйста, мисс! — кричит Вильке. Стюардесса со своим сервировочным столиком останавливается. — Я передумал, — говорит Вильке, — я тоже буду есть. — Во время еды они слышат доносящийся из кабины резкий голос Бранко, ведущего переговоры с диспетчерской. Что он говорит, понять невозможно, но по интонации можно понять, что он угрожает, требует, приказывает, — словом, используется весь репертуар, который имеется в распоряжении угонщика при таком разговоре.

Женский голос (с магнитофона, явно с магнитофона) жизнерадостно, беззаботно, на четырех языках, желает всем приятного аппетита.

Вильке ослабляет свой супермодный галстук и готовится вступить в разговор — главарь угонщиков Бранко сказал, что теперь разговаривать можно.

— Мы говорили о рекламе третьего типа, когда нас… гм!.. прервали, не так ли? Той, которая нужна вам для вашего эко-клозета, господин Кафанке… Можно мне продолжить, или вы считаете, что сейчас не время?

Поразительный человек, думает Миша. В самом деле, гениальный психолог! Именно в тот момент, когда все в панике, он меня развлекает, хочет успокоить, а заодно и продолжить свое дело. Чудесно!

— Пожалуйста, — говорит Миша, чувствуя благодарность к Вильке, — рассказывайте! Прошу вас…

— Я рад, господин Кафанке. Итак, в рекламе третьего типа нет никаких ограничений на творчество. Реклама становится продуктом, который принимает форму видеоклипа самого широкого назначения…

Мне все больше и больше нравится этот Вильке, думает Миша.

— Сегодня мы демонстрируем верблюдов, поющих песню, для рекламы холодильников! У зрителя появляются индивидуальные ассоциации. Мы приглашаем работать лучших актеров и режиссеров. В наших сюжетах носороги профессионально обсуждают автомобили. У нас удавленники висят на галстуках — реклама галстуков! Одним словом, господин Кафанке, творческие люди — искатели жизненных ощущений и репортеры времени. «Сделайте перерыв» в пятидесятые годы. «В упоении от кока-колы» в шестидесятые, «Я иду далеко» в семидесятые, «Я был консервной банкой» в восьмидесятые.

Миша громко смеется. Просто сокровище этот Вильке!

— А Бенеттон! — Вильке вращает глазами. — Боже мой! Его высшее достижение — то, что он привнес в рекламу зло, страдания и бедствия! Бенеттон рекламирует свои изделия из трикотажа на огромных плакатах, перед которыми каждый остановится — с больными СПИДом на последней стадии, с электрическими стульями, с голодающими детьми из Африки, с птицами, покрытыми мазутом, с кладбищами, с изуродованными жертвами мафии, ах, вот настоящий гений! Я думаю, именно в вашем случае, с вашим клозетом, какое поле здесь открывается!

Да, этот Вильке — мастер своего дела, это определенно, думает Миша. У него энергия и юмор, нет шор, он умен, это как раз тот человек, которого я не должен упускать, раз уж он здесь…

Герман Вильке ест с наслаждением, он то и дело вытирает губы салфеткой. Настоящий джентльмен, думает Миша, ведь я всю жизнь хотел быть таким, как он. Таким умным и раскрепощенным, таким эрудированным и вдохновенным, к тому же серьезным и полным собственного достоинства, а как он молился, эта искренность, эта набожность, если бы я мог быть таким религиозным, но я только суеверен!

Над входом в салон первого класса, оказывается, есть часы, не очень большие, электрические. Они показывают время, дату и день недели. Миша читает: 19.22 Jun 7 Sun. Седьмое июня, воскресенье. Ну и воскресенье! Утром в Тель-Авиве, днем в Риме, сейчас, в 19.22, в Сараеве, думает Миша. Вильке продолжает свою песню:

— …и тем не менее, господин Кафанке, тем не менее, хотя мы фиксируем приборами, как потребители просматривают объявления, хотя мы регистрируем их мозговую активность, потоотделение, реакцию мышц лица и тому подобное, хотя дюжина институтов регулярно проводит с потребителями опросы и интервью, реклама остается таинством, да, — воодушевленно повторяет Вильке, — таинством…

В следующий момент снова появляется Бранко и говорит по-английски, что из диспетчерской ему сообщили — американский президент созвал своих ближайших советников на экстренное заседание. Некоторые пассажиры зааплодировали.

— Это свинство, что боснийцам не дают оружия, — слышит Миша голос мужчины позади себя.

Снаружи стемнело, надоевшая жара ослабевает, наступает ночь. Один за другим люди, кому надо, получают от угонщиков разрешение сходить в туалет. В проходе возникает оживленное движение в обе стороны.

Свет гаснет, уже поздно, но мало кто из пассажиров может заснуть. На следующий день в салоне становится невыносимо жарко. Люди начинают раздеваться. Угонщики ходят голые до пояса. Все больше и больше распространяется запах пота, с которым женщины пытаются бороться при помощи туалетной воды. К этой смеси примешивается и зловоние из туалетов. Теперь почти никто не хочет есть, — только пить. Дети плачут, некоторые женщины тоже. Мужчины начинают ссориться. Атмосфера накаляется. Около полудня Бранко объявляет, что президент Буш и его чрезвычайный штаб до сих пор совещаются. Лицо Бранко стало белым от ярости. Теперь уже многие разделяют его взгляды, насильники и жертвы становятся все ближе и ближе друг другу. За этот день у пассажиров два сердечных приступа, три приступа астмы, четыре обморока. У врача — итальянца — много работы. Трое угонщиков помогают, чем могут.