И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

— …В Димоне развернули строительство под моим руководством… Я забыл тебе сказать, что мы с Волковым похожи как две капли воды.

— Миша! Миша!

— …Но потом ливийцы расстреляли настоящего Волкова, как израильского шпиона, а израильтяне испугались политических осложнений и выслали меня из страны…

— Миша!

— Чтобы я не заскучал, трое боснийских террористов захватили мой самолет, а теперь все трое мертвы…

— Ну и слава Богу, что они мертвы! Они могли бы взорвать себя вместе с вами всеми! Это же были опасные фанатики!

— Я не знаю, кем они были, Лева, и ты тоже не знаешь… Я думаю, они были такие же несчастные, как и многие другие люди…

— Скажи еще, что тебе жалко этих троих!

— Да, скажу. Мне жалко всех, кому приходится умирать из-за того, что власть имущие во всем мире посходили с ума и начинают одну войну за другой и устраивают бедствия только потому, что не могут ни отказаться от власти, ни использовать ее на благо людям. Убивать людей — это самое простое, Лева, ты же видишь! Устроить процветание и счастливую жизнь для всех — это труднее всего. Миллионы убитых — проще простого! Миллионы счастливо живущих — невозможно! Полететь на Луну — ерунда! Прожить год в орбитальной станции, на расстоянии 600 километров от земли, — нет проблем! Но предотвратить смерть людей от голода и отсутствия медицинской помощи, — нет, это невозможно! Для того, чтобы уничтожить человечество, нужно нажать лишь несколько кнопок!

— Миша! — говорит Лева с любовью и обнимает друга. — Мой Миша. Все тот же славный, добросердечный идиот.

— Я не идиот! Я прав! Я знаю, что я прав, после всего, что со мной случилось, — позже я расскажу тебе подробно. А теперь рассказывай, как Ирина и твои родители живут в Димитровке?

На востоке уже появились первые лучи восходящего солнца.

— Ничего хорошего, — говорит Лева тихо и опускает голову. — Нет, совсем ничего хорошего. Этот Котиков — помнишь его?

— Еще бы! Председатель сельсовета! Бурмистр! Председатель колхоза! Он стал еще хуже, да?

— Намного хуже, Миша. Там теперь все стало намного хуже, во всей России. Заводы останавливаются, на земле работать некому, с каждым днем все больше поднимают голову коммунисты и национал-патриоты. Начались национальные междоусобицы, многие говорят, что Ельцин продержится еще год, самое большее, а потом снова будет путч, но по сравнению с ним первый будет казаться бархатной революцией, говорят они.

— Да, об этом я тоже слышал, — говорит Миша. — Я боялся этого уже тогда, когда был в московской тюрьме, из-за того, что они приняли меня за Волкова…

— Миша! — взвивается Лева. — Какой Волков, ты свихнулся в этом самолете!

— Я в своем разуме, Лева. И каждое слово, что я говорю, правда. В Москве, в учреждении, где выдают выездные визы, произошло ужасное недоразумение… — Миша обрывает фразу на середине. — Нет, так говорить не имеет смысла, — понимает он, — надо рассказывать по порядку, а для этого мне нужен целый день, иначе ты ничего не поймешь. Гораздо важнее, как там Ирина и твои родители, раз этот Котиков распоясался. Расскажи, Лева, расскажи!

— Немного я могу рассказать, — говорит Лева. — Котиков преследует родителей и Ирину, хотя тебя уже два месяца как нет. Отец сильно сдал, Миша, его можно теперь оскорблять как угодно, у него нет больше сил…

— А когда-то он был таким сильным, что даже ядовитая змея погибла, укусив его, — вспоминает Миша.

— Да, когда-то! — вздыхает Лева. — Теперь отец — сломленный человек… У мамы есть ее вера, до которой Котикову не добраться, и она в последнее время стала очень набожной, все ее интересы в церкви… Мне больно говорить это, Миша, ты знаешь, как я люблю маму… Она дошла уже до того, что каждую подлость Котикова воспринимает как испытание, насланное Всевышним. Да, подумай только, она так и говорит, всемогущий Бог испытывает ее, а ее вера неколебима и ничем не даст себя смутить, она уверена, что это Его растрогает и Он возьмет ее в жизнь вечную, когда придет время… Она говорит, что теперь целиком в руце Божьей…

— Целиком в руце Божьей, — повторяет Миша. — Да… А Ирина?

— Ирина! — говорит Лева. — Она сопротивляется и говорит, что ее не сломить. Но любого человека можно сломить, Миша, только для одного нужно больше времени, а для другого — меньше. Вот хоть Ирина, она уже почти готова покинуть родину. Ты знаешь, что это значит для русской?.. Она часто говорит мне, что если бы Миша был жив и написал ей, она поехала бы к нему, неважно, куда. Я прошу тебя, как друга: как только сможешь, увези ее из нашей страны! Это ужасно, что я, русский, так говорю, но посмотри на меня! Ведь я тоже сбежал, оставив родителей и Ирину на произвол судьбы, потому что я не мог все это больше выдерживать, — горе, отчаяние одних и подлость других…

Что я говорил, думает Миша, повсюду нужны дорожные знаки, и на них слова на всех языках мира: ОСТОРОЖНО, ЛЮДИ!

— Так вот, я постарался попасть в контингент «голубых касок» в Югославии. Можешь себе представить, что за жизнь у нас в Димитровке, если даже в Сараеве мне кажется лучше… Миша, пожалуйста, обещай мне, что ты увезешь Ирину! Ты знаешь, как она нетребовательна к материальной стороне жизни, и ведь ты же любишь ее. Ведь ты ее до сих пор любишь, да? — спрашивает Лева и смотрит на Мишу широко открытыми глазами.

— Не смотри на меня так! — говорит тот. — Конечно, я люблю Ирину, конечно, я ее увезу, как только смогу, Лева. Я напишу ей письмо, которое ты сможешь отдать кому-нибудь из товарищей, что будут возвращаться домой в Россию. Вы ведь сменяете друг друга?

— Да, периодически. Но меняют только тех, кто хочет. Многие не хотят, например, я.

Снаружи солдат в голубой каске кричит по-английски, что багаж освобожденного самолета находится теперь в третьем ангаре.

Миша встает и в сопровождении Левы пересекает грязное, поврежденное тут и там летное поле. Огромный золотисто-красный шар солнца освещает этот убогий, враждующий мир.

— Как вы друг с другом объясняетесь? — меняет Миша тему разговора. — Ведь здесь «голубые каски» из разных стран мира.

— Из многих стран. Я за это время научился говорить по-английски, и, как это ни покажется смешным, Миша, здесь понимаешь, можно сказать, каждого, даже тех, кто говорит на совсем непохожих языках.

— А откуда антитеррористическая команда?

— Из Германии. Там их обучали. Они относятся к НАТО, но среди них нет ни одного немца.

— Их обучали в Германии, но среди них нет ни одного немца? Почему?

— Немцы говорят, нельзя. После того, что они учинили здесь во время Второй мировой, теперь в Югославию немцы стараются не ездить. В этом немецкие политики оказались очень деликатными, они считаются с воспоминаниями стариков и с общим настроением.

— Но если это так, то немцев, неважно, в какой униформе, неважно, в каске какого цвета, не должны видеть ни в одной стране, на которую они нападали, — говорит Миша. — Ни в Польше, ни во Франции, ни в России, уж там-то точно… Сегодняшние немцы не несут вины за гитлеровских нацистов…