И пожнут бурю

– Советую пока его не вести к хозяину, пусть выспится, иначе упадет прямо у него кабинете, – сказал Герман Клоду, который все это время продолжал молча стоять на входе в шатер.

– Да, я думаю, вы правы, – согласился Клод, поглядывая на Омара, который сидел на стуле, покачиваясь из одной стороны в другую.

После еще пары манипуляций доктора над Омаром, Клод забрал последнего и повел в другое место. Местом этим, как оказалось, был шатер для новоприбывших. Данная категория – новоприбывшие, вообще являлась какой-то отдельной кастой в цирке. К ним относились с некоторым презрением, снобизмом и недоверием. Взять того же доктора Скотта – он по натуре был человеком весьма неплохим, однако к Омару сразу повернулся каменной стеной. Другие артисты также поглядывали на бен Али с долей скептицизма. Может быть, просто давно не было в цирке новеньких. А может их было слишком много. Если посмотреть на цирк «Парадиз» сверху, как голубь, вечно снующий около лавочек и прилавков, а также у цирковых арен в поисках арахиса или семечек, то можно обратить внимание, что площадь, занимаемая всеми шатрами, помещениями, вагончиками, домиками цирка превышала площадь Лувра! Это при том, что все эти шатры приходилось раз за разом разбирать и собирать заново, для передвижения по Европе – цирк-то бродячий, с выступлениями почти во всех столицах Старого Света – от Мадрида до Санкт-Петербурга. И само собой, «старые» артисты цирка будут с некоторым недоверием относиться к новоприбывшим, в том числе и потому, что по большей части новоприбывшие были из разных стран, а первоначальный состав состоял из чистокровных (ну почти) французов. Однако вроде бы новоприбывшие должны быть дополнительной рабочей силой – как раз шатры собирать и разбирать. И отчасти это было так. Но и в этом деле имелись рабочие, уже многие годы выполнявшие функцию мастеров и грузчиков, и они также к новоприбывшим относились с определенным недоверием. Поэтому всем новоприбывшим требовалось в течение очень долгого времени завоевывать себе репутацию, причем репутацию исключительную, без ошибок. И бывало так, что человек приходил в цирк ради выступлений на арене, доказывал свое мастерство в той или иной области циркового искусства, прямо кричал: «Я достоин! Достоин! Верьте мне, верьте!» Однако его ожидания рушились в пыль, когда в кадровой книге напротив имени старая рука Буайяра вырисовывала «Чистильщик конюшен». Невозможно представить тот шок, который охватывал молодого, подающего большие надежды парня, когда ему озвучивали его статус в цирке. И вот он хочет уже отказаться, но в цирке «Парадиз» всегда соблюдалось одно очень важное правило: «Коли в цирк пришел – обрел хозяина». И только хозяин теперь мог отпустить «на волю». И перед новоприбывшим парнем открывалось два пути. Первый – смириться и жить на условиях цирка, в надежде в будущем все-таки получить возможность выступать. Ему следовало абсолютное большинство, что неудивительно. Второй путь – это открыто воспротивиться. Что же наступало в таком случае? Думаю, вам весьма будет это понятно. Такого «неправильного» человека перевоспитывали. Как? Узнаете позднее, не раскрывать же все самое интересное в начале. И вот, чистильщик конюшен в цирке, понимая, что выхода нет, трудился денно и нощно, убирал кучи навоза, порой мыл лошадей, которых было несколько десятков; он рыдал, когда выбивались минуты отдыха, он кричал, когда никого не было рядом, он рвал волосы на голове от безысходности. Но он работал. Он не убивал в себе надежду, и не позволял убить ее кому бы то ни было еще. Это объединяло всех новоприбывших – надежда. Она жила в каждом из них. И, может быть, лет через пять, а может и через пять месяцев, этому новоприбывшему давали, наконец, драгоценный шанс себя показать. Шанс давался только один. Конкуренция – бешеная. Каждый был готов разорвать соперника в самом прямом смысле. Доходило до настоящих драк, откусывали уши и пальцы, ломали носы. Внешний облик тоже имел важное значение. По результатам отбора набирались участники в так называемые «труппы второго звена», то есть выступающие в малых городах, и билеты на выступление которых стоили в разы дешевле, чем выступления основного состава. Для злорадной справедливости стоит сказать, что и для покалеченных участников отбора, лишившихся некоторых частей тела, находилось применение. Одних отправляли обратно выполнять черную работу, подавляя их мышление до уровня тех же лошадей, за которыми они убирали дерьмо. А других, пострадавших сильнее, либо слишком вольнодумных, отправляли в отдельную часть цирка – труппу уродов. То есть сажали в клетку и выставляли на потеху публике. А публика радовалась и бросала в этих парней или девушек арахис и семечки. И голубь, с высоты полета которого можно было бы рассмотреть цирк «Парадиз» в полном объеме, бегал меж ног заинтересованных и смеющихся людей, чтобы успеть нахватать себе побольше еды. Но что самое главное, тот фактор, удерживавший всех артистов цирка – надежда, не умирал даже при таких обстоятельствах. Ничто не могло уничтожить надежду. Даже с подавленным сознанием надежда сохранялась. И в таком случае цирк «Парадиз» можно даже назвать ящиком Пандоры, где не осталось ничего, кроме надежды.

И Омару предстояло через подобные испытания пройти. Он вряд ли мог представить, что окажется так далеко от дома. И в тот момент, когда Клод его нес в шатер для новоприбывших, Омар ловил на себе взгляды артистов цирка, попадавшихся на пути. Взгляды были неоднозначными – кто-то смотрел с явной ненавистью, кто-то лишь с некоторым недоверием, а встречались и артисты (а, может быть, и простые работники), которые с неподдельным интересом провожали взглядом этого огромного красивого араба. Каждого из них Клод простреливал взглядом, давая понять, что пока лучше не вдаваться в подробности и не знакомиться с новоприбывшим. Одноглазые фонари, выстроившись в два ряда, провожали Клода и Омара на их пути. Уже темнело, и огни в них горели, хотя кровавое зарево еще не покинуло горизонт. Цирк находился в пригороде Марселя, поэтому вокруг было тихо, не мешал постоянный гул людей, вечно шатавшихся по городским улицам с не понятной ни для кого целью. Единственное, что придавало жизни всему этому окружению из шатров и палаток – гуляющие артисты, а также работники, починявшие кареты, повозки, упряжки, чистильщики конюшен, красильщики, декораторы. Как только вечерело и цирк закрывался, вся жизнь плавно перетекала из парадной стороны, стороны представлений, в сторону рабочую, сторону внутренней работы. Ближе к ночи начинали разбирать самые большие шатры, потом шли шатры поменьше. Работа по демонтажу шла до самого утра, поскольку утром необходимо было уже покинуть город. И Омар, появившийся вдруг, был совсем некстати.

Глава II

Новость о том, что в цирке новоприбывший, достаточно быстро распространилась среди артистов. Оказывается, новоприбывших в «Парадизе» не было уже как два года, из-за чего некоторые устроили такой переполох, что невольно оказывались втянуты и другие, кому эта новость казалась совершенно скучной и безразличной. Например, одной из первых новость узнала повариха цирковой кухни Бернадетт. Известная сплетница, она сразу принялась всем трещать, что новоприбывший совершенно не такой, как все артисты, что у него очень интересная внешность и т.п. Ей мало кто верил, но искусство сплетницы заключается не в том, чтобы убедить кого-то в своей правоте, а в том, чтобы новость разнеслась как можно дальше. Это у нее прекрасно получилось. К вечеру, когда Омар уже был в шатре для новоприбывших и спал непробудным сном, многие артисты собрались в шатре-столовой для обсуждения такого события.

Вообще по вечерам собиралось достаточно много циркачей, чтобы что-нибудь да обсудить. Бывало, обсуждали, как та же Бернадетт споткнулась и опрокинула кастрюлю с супом на Буайяра – хохот стоял жуткий. Самой Бернадетт было тогда совершенно не до хохота – пришлось три дня работать поломойкой. Однако другие посмеялись от души. И вот сейчас, слушая выдумки этой сорокалетней сказочницы, артисты то крутили пальцами у виска, потому как даже самый доверчивый человек не поверит в то, что человек может слона остановить ладонью; то искренне смеялись, когда слышали, что новоприбывший – великан с одним глазом – циклоп. Шатер-столовая находился как раз напротив того шатра, в котором спал Омар, так что иногда некоторые поглядывали в его сторону, надеясь заметить хоть какое-то движение. Внутри же шатра-столовой обстановка была похожа на средневековый зал для пиров: большие деревянные столы с лавками, ковры, покрывающие землю, громадное количество всяких фонарей и даже факелов. Как бы доминируя, у одной из стен шатра располагалось некое подобие прилавка, за которым сидел управляющий этим бесплатным ресторанчиком – Шарль Сюлар, небритый пьянчуга, вечно полусонный, с распухшим от сивухи лицом. Добрый по натуре, он любил поддерживать разговор, какая бы у него тема не была, и этот раз не был исключением. Каждое слово Бернадетт он называл полной чушью, обманом и клеветой, причем говорил с такой явной антипатией, будто повариха про него сочиняла. Другие смотрели на их поединок и искренне смеялись. Среди артистов особо выделялась целая группа, занимавшая сразу два стола, соединенных в один большой. Это была группа Лорнау – целая цирковая династия, почти двадцать лет живущая в цирке. Единого главы семьи не было, этот титул делили два брата – старший Густав, пятидесяти лет, и младший Альфонс, сорока одного года. У каждого из них были дети: у Густава пятеро сыновей и одна дочь, а у Альфонса один сын, Жан. Был до недавнего времени у Альфонса и еще один сын, но Господь забрал его слишком юным. Все представители группы Лорнау выступали в цирке, и всегда в полном составе, всей семьей. Более крепкой команды было не найти в цирке «Парадиз». К мнению старших Лорнау прислушивались все остальные артисты, уважали и почитали их талант. Но сейчас, вечером, расположившись в шатре-столовой, представители этой великой династии, как и все остальные, смеялись, слушая словесную перепалку бабы Бернадетт и пьяницы Сюлара.

– А вот я еще слышала, будто новоприбывший – русский! – проговорила повариха и замерла, ожидая реакции единственного русского в цирке – Петра Дубова, громадного силача, угрюмо смотревшего на Бернадетт, – да! Вот представьте, у Петра будет напарник если! А! Во будет веселье!

Все, кто сидел в шатре, обернулись в самый его конец, в отдаленный угол, дабы узреть реакцию самого Петра. Он обычно сидел вдалеке ото всех, поскольку многих просторечных французских слов не понимал, а учиться понимать не хотел. А в момент, когда взгляды всех циркачей оказались сконцентрированы на нем, Дубов ответил:

– Ты, полоумная, думай, что несешь, – медленно, будто мертвец, пробасил силач. Все быстро отвели взгляды от него, а Бернадетт продолжила:

– Ну, а коли не русский, так явно не француз!

– Почему не француз? С чего так уверена ты? – с усмешкой спросила Клэр Марис, молодая канатоходка, сидевшая за прилавком, который выполнял дополнительную функцию барной стойки, – может он такой же как мы, чистый француз? Ты своими сказками уже все мозги выела, как жюльен. Завтра наверняка узнаем, когда будем собираться в путь.

– Верно Клэр говорит, завтра и узнаем, – согласился с девушкой Алекс Моррейн, помощник циркового врача, – сегодня же нужно как следует отдохнуть перед долгой поездкой.

Еще почти два часа, однако, продолжалось обсуждение, кем же является новый участник этого ансамбля из всевозможных артистов, рабочих, поваров и ремонтников. Некоторых насторожило, что шатер для новоприбывших был под охраной, что было совершенно несвойственно почти ни для одного шатра в цирке. Кто-то предположил, что новоприбывший – буйный, и сопротивлялся своему появлению в цирке (что отчасти было правдой, но не суть), кто-то – что это подобие своеобразного эскорта – охраны, выделенной лично руководством цирка, потому как новоприбывший – очень влиятельный артист, которого перекупил директор за очень больше деньги. Самой бредовой была мысль, что новоприбывший на самом деле не человек, а зверь, которого расположили в шатре с той целью, чтобы никто заранее не прознал, что за диковинный экспонат приобрел директор. Как можно догадаться, последнее предположение поступило от поварихи Бернадетт, за что в нее полетела тарелка с ее же супом от Сюлара. Лишь с приходом старика Буайяра все стали расходиться, дабы не выслушивать его нотации, которые он обожал читать «с высоты прожитых лет», как говорил он сам. Молодых артистов это смешило, а взрослых просто забавляло. Несмотря на то, что Буайяр официально занимал должность управляющего цирком, в основном он эту работу выполнял, когда надо было сделать что-то очень важное, и никому другому доверить нельзя было. К примеру, такой особой важностью было обосновано участие Буайяра в приобретении Омара. Но своей главной работой, которую он бесконечно любил, старик считал ведение представлений в Большом шатре. Большой шатер являлся, как следует из названия, самым большим в цирке, самым помпезным, самым красочным. Вмещал почти пять тысяч зрителей, причем это только сидячих мест, если считать и тех людей, которые стояли друг на друге или на ступеньках, то получится раза в два побольше. Денег на его оформление явно не жалели, и это вполне оправдано – не показывать же самые главные представления в грязном и некрасивом шапито. Билет на один такой номер стоил по меркам того времени весьма недурно – от пятидесяти франков, а доходить цена могла и до пятисот, если показывали что-то сверхэксцентричное. Собирался аншлаг, мест никогда не было свободных, оттого и значимость ведущего не преуменьшалась. За все двадцать пять лет существования цирка ведущий представлений в Большом шатре, а если быть более точным, то должность называлась шпрехшталмейстер, ни разу не менялся. Всю четверть века обязанности выполнял Мишель Буайяр. И по вечерам гоняться за молодняком, шутливо бегающим от старика, доставляло явный дискомфорт последнему. Не столько физический, несмотря на весьма почтенный возраст, он чувствовал себя превосходно, сколько психологический. А может, это и нарциссизм роль свою отлично играл – за столько лет спесь могла уютно поселиться в душе Буайяра и вполне дать спелые плоды. Юным артистам же было очень весело всегда бегать от ворчливого «дядюшки Бу», как его часто называли. А Алекс Моррейн, помощник циркового врача, который также находился среди участников обсуждения характеристик новоприбывшего и предложил прекратить голословные предположения, догадался об одной важной вещи, которая могла пролить свет на личность как раз-таки новоприбывшего – именно Буайяр его доставил в «Парадиз». Эта мысль ударила в голову Моррейну, когда он уже собирался идти в докторский шатер. Фонари горели во всю свою мощь, поэтому на маленьких дорожках было достаточно светло, чтобы не упасть по пути. В это время, почти в полночь, как раз начинались работы по демонтажу шатровых конструкций, поскольку утром следующего дня, 16 декабря, цирк собирался отправляться в путь. Всеми работами необходимо руководить опять-таки Буайяру. И Моррейн, проследовав до его шатра, действительно обнаружил, что управляющий стоял у входа в него и отдавал какие-то распоряжения одному из работников. Сам Моррейн, очень высокий, почти как Омар; по происхождению англичанин, по натуре походил на еврея, а выглядел как немец. Из французского у него было разве что владение языком потомков франков. Внешностью не обделенный, он старался все же угодить именно разумом, часто льстил, особенно старому шпрехшталмейстеру, так будем Буайяра иногда называть, дабы не допускать частых повторов его и так сложнопишущейся фамилии. А шпрехшталмейстер лесть еще как любил, просто упивался ею. И добиться своей цели – узнать информацию по новоприбывшему, Алекс решил с помощью излюбленного оружия.

– Месье Буайяр, мой дорогой, – обратился Моррейн к старику, подходя ближе, – как славно, что в такой поздний час ваш ясный ум до сих пор не дремлет!

– Что тебе нужно, Александр? – ледяным голосом ответил Буайяр, закончив разговор с работником и отправив его к шатру.

– Собственно, почти и ничего, месье Буайяр, – промолвил Моррейн, подойдя еще ближе. –Лишь хотел поинтересоваться, отчего в столь позднее время вы не спите? Я нисколько не заставляю вас, все-таки вы непосредственный руководитель всего нашего цирка, но не кажется ли вам, что такому важному для всех нас человеку необходим крепкий и здоровый сон? Как врач вам говорю!

Буайяр медлил с ответом. Он всматривался в синие глаза Алекса, пытаясь без прямого вопроса узнать цель его приставания. Алекс же продолжал стоять около старика, лишь улыбаясь и также пристально всматриваясь в глаза последнего.

– Ты что, память спиртом выжег? – отведя взгляд, спросил старик, – утром мы покидаем этот неприветливый город и едем дальше.

– Об этом я не забыл, как можно. Однако ваше замечание справедливо, память моя становится хуже. Ваша же память такая же светлая, как и солнечный день. И пусть в Марселе солнечных дней пока не наблюдается, уверен, что дальше на нашем пути будет очень много славных солнечных дней!

Дешевую лесть, которую ты, дорогой читатель, в момент бы разбил и усомнился в искренности слов льстеца, старый «дядюшка Бу» принимал как должное отношение к своей персоне. Такие слова позволяли немного манипулировать Буайяром, чем и воспользовался Моррейн.

– Я слышал, что директор доверил вам, как самому ответственному и серьезному в этом цирке человеку, доставить новоприбывшего. Утолите же мое огненное любопытство – поведайте, кто скрывается за личностью его?

– Я знал, что ты не просто так пришел лису играть, паршивец, – холодно ухмыльнулся Буайяр, достав часы из кармана жилета и посмотрев на время, – уже половина первого ночи. Иди спать, а то сонный поедешь. И завтра, в общем порядке, на равном праве узнаешь личность, так тебе интересную. Уяснил, лисеныш?

Поняв, что тактика не сработала, Моррейн решил использовать другой метод, заключавшийся в том, чтобы отвлечь человека от темы, а потом плавно перевести на другую, необходимую тему.

– Месье Буайяр, я же взрослый человек, – начал Алекс, доставая сигарету, курение которых постоянно запрещалось, – я не мальчишка, который от вас бегает по вечерам, чтобы позлить.

– Убери сигарету, Александр, знаешь ведь, что у меня от них в груди болит…

– Прошу прощения, хотел для пущего пафоса приукрасить еще и сигаретой. Не вышло…