И пожнут бурю
Шрифт:
– Что же касается организационно-бытовой части, то здесь необходимо отметить, что каждое ваше поркчение было исполнено. Поскольку, как вы сказали, в ваше отсутствие в город и гарнизон может нагрянуть инспекция из Алжира, на две недели прекращена работа всех заведений в пределах гарнизона, а военнослужащим запрещено без дозволения командиров его покидать. Также докладываю, что запасы питьевой воды должны в ближайшие двое суток быть пополнены. За неисполнение своих обязательств перед французской армией купец, что поставляет нам воду и иное продовольствие, будет лишен головы. Он пообещал управиться вовремя.
– Хорошо…
Мирабаль басил в размеренном темпе, однако из-за сильной тучности был вынужден сопровождать каждое преложение тяжелой одышкой. Оттого его речь теряла всякую серьезность и походила больше на выступление толстого повара перед посетителями его лавки. Важной особенностью данного доклада было и то обстоятельство, что Мирабаль рапортовал, обращаясь к начальнику, сидя в кресле для гостей и вальяжно расположившись в нем, словно покойный король Луи-Филипп 30 перед очередным премьер-министром. Любого другого служащего за подобный формат официального отчета немедля бросили бы на губу, но Мирабаль пользовался своим положением и послаблениями,
30
Король французов (1830-1848) Луи-Филипп I Орлеанский (1773-1850) в конце правления крайне мало двигался и сильно располнел, за что получил прозвище «король-груша». Мирабаль в свои чуть за сорок выглядел почти также.
– Итак, Ваше превосходительство, покончив с технической частью рапорта, мы можем перейти к наиболее важной, на мой взгляд, – финансовой части. В течение последнего месяца гарнизонная часть израсходовала в общей сложности полтора…
– Ууух, Альбер, дорогой, прошу тебя, давай обойдемся без этих чисел, – выдавил Жёв с долей усталости, повернувшись к товарищу. – Я все равно в них мало что понимаю, в отличие от тебя. Выражаю тебе благодарность и принимаю твой рапорт. Отдаю тебе крепость и весь гарнизон с облегчением на душе. Теперь возьми приказ о расходовании бюджета на ближайшие две недели. Кстати, он тоже тобой составлен. Я лишь его подписал.
Мирабаль утробно расхохотался, придерживая себя за живот.
– Не принижайте собственных умственных способностей, Ваше превосходительство! Мне до вас, как до России пешком!
– Льстишь, подлец! – с ухмылкой рявкнул Жёв и снова повернулся лицом к зеркалу. – Иди с Богом, я сейчас поеду уже в порт.
– Привезите из Марселя для меня несколько свежих газет, – сказал Мирабаль, с неохотой подымаясь с кресла. – Новости из Европы читать куда интереснее местных заметок о разборках тунисских беев, к тому же пресса из метрополии к нам приходит ну очень уж редко. А как почитать чего-нибудь действительно интересного хочется, ммм!
– Ох, хорошо, хорошо! Иди уже!
Мирабаль довольно хрюкнул, отдал честь, пожал руку Жёву и выплыл из кабинета. Через пять секунд он влетел вновь, вспомнив о приказе, все еще лежавшем на столе. Под косым наблюдением Жёва Мирабаль быстро схватил документ, снова отдал честь и, чуть не споткнувшись о ножку кресла, окончательно покинул кабинет.
Жёв устало выгнул спину, прохрустев всеми стариковскими позвонками, потом нехотя зевнул и посмотрел на себя в зеркале. «Поверить не могу, как скоротечно время, – думал он, в очередной раз разглядывая борозды морщин и всматриваясь в седую растительность. – Казалось, совсем ненадвно я юным лейтенантом вышел из-за стен военной академии, но вот я уже седьмой десяток встретил – майор, комендант крепости, командир полка без полковничьих погон, смешно даже, но так вышло, что должности занимаю, положенные офицерам с более высокими чинами и званиями. Глядишь, так и помру майором. Но что такое звание – жалкое словечко да погоны покраше, только и всего. Гораздо приятнее осознавать, что ты имеешь уважение, влияние, авторитет, власть в конце концов! О да, слепящие грехи людей увлекают, терзают, мучают, но и доставляют чарующее удовольствие, которого никакая звездочка на погоне не подарит! Другое дело, когда страшный грех гордыни завладевает душой и разумом человека, и тогда эти самые звездочки становятся для него единственной желаемой целью, ради которой он готов без оглядки резать женщин и детей, жечь деревни и лгать начальству, как полковник Буффле, едва не ставший бригадным генералом! Я и сам поначалу – еще будучи выпускником академии – страстно желал добраться до вершины и получить из рук Его Величества маршальский жезл. Но оказавшись в сражениях с бешеными алжирскими фанатиками и гаитянскими неграми-рабами, получив несколько ранений, почувствовав смердящий запах крови, смешанный с едким запахом гари и пороха, увидев безразличие командиров с генеральскими погонами на жизни и судьбы калек, лишившихся конечностей или, что гораздо страшнее, потерявших рассудок, а также на семьи сотен и тысяч погибших, я опомнился. Я решил, что не хочу стать таким, как эти раздутые напыщенные генералы и маршалы. Лучше я до конца дней своих пробуду майором на должности коменданта крепости, чем возглавлю армию или военный округ и заражусь неизлечимой кровожадностью, поражающей всякого человека, добравшегося до вершины. Конечно, я уже болен, но пока только самой слабой формой этой чумы. И у меня еще есть шанс на спасение. Я хочу оставить после смерти не звездочки и погоны, а, прежде всего, духовное, качественное наследие. Однако все когда-нибудь задумываются о смерти. Можно уделять таким размышлениям минуту или час, день или всю жизнь. Если человек не думает о смерти, он либо по уши влюблен, либо уже мертв. О собственной, не чужой, смерти задумываются даже те генералы с маршалами, которым плевать на смерть в масштабе войны, но в масштабе личности, прежде всего своей, им, конечно, не все равно. Они-то как раз хотят с собой в гробы забрать жезлы, погоны и ордена, словно древнеегипетские цари, чьи гробницы отыскал великий Наполеон I. А я что? Что я то? Я буд счастлив умереть, зная, что сумел спасти хотя бы одну заблудшую душу… И…»
Жёв резко схватил лежавший на комоде револьвер и поднес к виску. Продолжая смотреть на себя в зеркале, он опустил палец на курок и приготовился нажать. Но какая-то сила удерживала его. И он неотрывно смотрел на свое лицо. Оно, казалось, приобрело вид фарфоровой маски и готово было в любой момент и потрескаться и разлететься на сотни мелких осколков, обнажив черную внутреннюю пустоту старого майора. Жёв пришел в себя лишь после того, как маленькая
мошка села ему на нос, из-за чего тот стал жутко свербеть.«Матерь Господня, что же я такое делаю?! – подумал Жёв, бросив револьвер обратно на комод и согнав мошку с носа. – Словно наваждение какое-то! Колдовство, не шутка ли. Не могу же я, французский офицер, воспитанный наполеоновским гвардейцем, взять и пустить себе пулю в висок! Это же безумие! – Он тихо рассмеялся. – А как же Омар? Он нуждается во мне. Да, осталось совсем немного нам знать друг друга, однако эти дни должны определить его судьбу. Все, что я слышал о его покупателе, Пьере Сеньере, совершенно ни о чем мне не говорит. Лассе утверждает, что этот человек – настоящая легенда современной Европы. Но мне это не нравится; я бы предпочел общаться не с легендами, а с обычными, настоящими людьми, потому как в легендах сложно разобрать, что правда, а что – вымысел. Да и род деятельности его поистине смешон! Так или иначе, остается надеяться, что месье Сеньер – порядочный и справедливый человек, как о нем и говорят, который сможет дать Омару новый дом и избавить от тяжелого груза прошлой жизни».
Закончив мысленно философствовать, Жёв отошел от зеркала и, не изменяя своей привычке, плеснул коньяка в стакан и залпом его осушил, после чего кратко прочитал молитву. Затем, кинув беглый взгляд на револьвер, он помедлил пару секунд и все же взял его и медленно покинул кабинет.
Что касается самого Омара, то его уже везли в порт. Согласно приказу Жёва, араба должны были привезти первым. Бен Али и сам был не против этого; лишний раз встречаться с майором ему не хотелось, а несколько минут движения дали возможность поразмыслить обо всем, что попадалось на глаза, отвлекаясь от дурных мыслей. О будущем своем ему еще представится шанс подумать, но вот очертания родного Орана он видел в последний раз. В последний раз видел городскую мечеть, в которой не успел совершить прощальный намаз. В последний раз окинул взглядом крепость Санта-Крус, в которой прожил больше пяти лет. Что ждало его впереди – за «Сен-Жоржем», за глубокой синевой Средиземного моря, за Марселем, за его покупателем – он не знал и даже не размышлял всерьез. Вся эта маета ему надоела, однако он чувствовал горечь от расставания с Алжиром и Африкой, не надеясь даже вернуться в пустынный край снова.
Повозка с Омаром проехала через весь город, демонстрируя жителям Орана пленника майора Жёва. Весть о том, что Омар будет продан как настоящий раб, уже разнеслась по всем кварталам и каждый себе стал представлять цену, за которую будет отдан в новые руки непокорный араб, почти сумевший перевоплотиться во француза из южных регионов.
До порта доехали крайне быстро. Встречал своеобразного пленника целый конвой из солдат, будущих также сопровождать его и во время плавания через Средиземноморье. Ни солдат, ни Омара этот факт не устраивал, однако против приказа майора одни не имели права пойти, а другой просто смирился. Однако Омар, как он совершенно не ожидал, не был закован в цепи, а просто окружен толпой вояк с ружьями. Поэтому ему немного полегчало. Пройдя на борт, араб сразу остановил свой взгляд на большом колоколе, который обычно был на каждом паруснике. Восемь ударов уже давно было отбито, что означало начало новой смены, готовой к приказам капитана и Жёва. Ничего с виду необычного в этом большом колоколе не было, но Омару было неприятно осознавать, что каждый раз, когда будет звучать рында – последнему отзвуку свободы окончательно придет конец. Когда Омару приказали ступать в свою каюту, он решил не задерживаться и сразу прошел за матросом, предложившим указать путь. Каюта Омара представляла из себя нечто похожее на кладовку, но чуть больше, с маленьким окошком, а также с постоянной охраной снаружи. Очевидно, что не огурцы с мукой их приставили охранять. Те немногие вещи, что ему разрешили взять с собой, бен Али тщательно перепроверил на предмет пропажи и, убедившись, что все цело и на месте, решил прилечь на широкую деревянную доску, приделанную к стенке каюты и выполнявшую роль койки. Наиболее важным багажом являлись две шпаги, выкованные им для исполнения трюков с глотанием длинных клинков. Омар держал их в особом футляре, в котором также спрятал несколько ножей и кинжалов. Ключ от футляра он носил на шее, дабы не потерять. Тупоголовые конвоиры и не подумали досмотреть футляр, испугавшись неадекватной реакции Омара. Читатель, вероятно, удивится, что бен Али не воспользовался взятым в качестве багажа оружием для того, чтобы взять кого-нибудь (да того же Жёва или конвоира) в заложники и сбежать восвояси. Но он не мог воспользоваться. Не из нежелания, но из принципа. Из-за стойкого убеждения, что применив ножи и шпаги для этой цели, он уподобится своему брату-фанатику и уничтожит все то, что ему годами привал Жёв с другими обитателями гарнизона, и что ему самому стало нравиться. Снова стать бездушным зверем, прикрывающимся идеалами Сунны, он боялся, поэтому и не стал больше противиться течению судьбы. По крайней мере, до того момента, как окажется в руках таинственного месье Сеньера.
Закрыв глаза, Омар хотел с самого утра погрузиться в сон, чтобы как можно быстрее очутиться в Марселе. Его не раздражал громкий топот матросов и солдат на палубах и на пристани, не мешали ему и бесконечные перекрикивания между ними, ни даже проверка паровой машины.
Заснуть Омару не дали гулкий свист и звон колокола-дьявола, означавшие, что майор Жёв уже прибыл в порт. Встречали главного пассажира помпезно: толпа людей, машущих платками, более двух десятков гвардейцев, десяток полицейских, даже мэр Орана прибыл, чтобы проводить на несколько дней своего соправителя. Жёв ехидно улыбнулся, когда к нему подошел градоначальник. Обмолвившись парой фраз, они пожали друг другу руки, и майор поднялся на борт «Сен-Жоржа». Вся команда приветствовала Жёва радостными возгласами, что не могло не нравиться честолюбивому старику. Получив краткий рапорт от капитана корабля, Жёв отдал приказ к отплытию, а сам прошел в свою каюту. Капитан же громогласно крикнул несколько дежурных фраз, означавших готовность к отплытию. Все матросы, как муравьи, разбежались по палубам, занявшись каждый своим делом. Спустя несколько минут были подняты якоря, спущены паруса, рулевые развернули корабль по направлению ветра, паровая машина загудела, из трубы повалил темно-серый дым, гребные колеса начали движение и «Сен-Жорж» плавно отправился в путь.
Каюта, выделенная для майора, представляла из себя несколько относительно небольших комнат, с помощью смежных дверей соединенных с центральным кабинетом, у которого имелся панорамный балкон, а также потайная лестница как наверх, на капитанский мостик и рулевую рубку, так и вниз, на нижние палубы. Напротив балкона находился большой письменный стол, уже заваленный документами и картами. С левой стороны находились резной глобус и книжный шкаф, скудно наполненный всякой неизвестной писаниной. А справа от стола были двери, ведущие в личную каюту, являвшейся спальней. Туда Жёв в первую очередь и решил отправиться, дабы немного отдохнуть.