И придут наши дети
Шрифт:
— Мне вспомнился один случай, — начал он тихо. — Это было уже давно, сегодня об этом уже никто не помнит… Но тогда! — Он вздохнул. — Однажды мы опубликовали в газете критическую статью об одном выдающемся спортсмене. Он играл за «Слован», был членом сборной… В свое время был звездой, любимцем публики… Действительно, блестящий спортсмен, в этом не было никаких сомнений. При его участии «Слован» стал чемпионом республики. Слава вскружила ему голову… Но только, как говорится, не удержался на ногах, не смог психологически с ней справиться… Он начал вести себя как человек, которому все позволено и для которого законы не писаны. Однажды он даже ударил спортивного журналиста, который писал о его неспортивном поведении, поранил его, оскорбил… По нашим законам
— Ну и что дальше? — спросил кто-то. — Что было дальше?
— Телефоны разрывались целый день. Звонили болельщики «Слована», и я за всю свою жизнь не выслушал столько ругательств. Руководители «Слована» искали все возможные и невозможные пути, чтобы нас наказать… Нас, понимаете, а не его! Как будто мы-то и были виноваты.
Он снова замолчал и увидел, что внимание студентов целиком приковано к нему, на их лицах он прочел напряжение и полное согласие с его словами.
— Мне кажется, вам это интересно, — продолжал Порубан. — Что ж, вспомним еще один случай. Директор одного большого предприятия использовал в личных целях свое служебное положение. Брал стройматериалы для строительства своего личного дома, посылал туда рабочих и технику, причем в рабочее время, словом, обкрадывал государство. Но при том это был отличный специалист, предприятие стабильно перевыполняло план, он был все время на глазах у людей… Так критиковать или нет? Мы решили написать о нем. Многие удивлялись, и он сам в первую очередь, наверное, думал, что на него не посмеют замахнуться… Потом этого директора сняли. Правда, вскоре он стал директором другого предприятия.
Он почувствовал сильное желание закурить.
— И еще один случай, — он представил себе, что выпускает дым из носа и изо рта. — Мы очень резко критиковали решение начать строительство личных и общественных дач в Высоких Татрах. Уже был утвержден генеральный план и проектная документация… И было это на территории Татранского национального парка, то есть в прямом противоречии с законом! Я спрашиваю вас: кому было нужно нарушать законы? Кто хотел получить привилегии? Кто, громогласно проповедуя мораль, на деле проявляет такую беспринципность?! Конечно же, это были не рабочие металлургического завода… Все это новоиспеченные нувориши, различные дельцы и аферисты, которые таким образом хотели вложить деньги. А хуже всего, что они находили поддержку у некоторых работников в национальных комитетах…
Из задних рядов поднялся высокий парень и спросил, а что было после выступления газеты. Помогла ли критика? Сдвинулось ли дело с места? Были ли исправлены ошибки и не будут ли они повторяться? Ему хотелось снова задать тот же самый вопрос, который уже кто-то тут задавал: что же дальше? Но он несколько видоизменил его: что же все-таки может газета и чего она не может, что в ее силах?
Главный редактор повторил то, что уже говорил: газета — не верховная власть. Время от времени она просто напоминает высшим инстанциям о том, о чем они забывают, в чем бывают непоследовательны, или просто о том, что делается плохо.
— Вышел закон, по которому люди, подвергшиеся критике, обязаны, повторяю, обязаны ответить на эту критику. Мы хотим, чтобы на нашу критику реагировали, чтобы ошибки устранялись, мы возвращаемся к этим проблемам, мы держим их в поле зрения. Иногда — это бесполезная борьба. Но даже один-единственный успех, одна наша победа убеждают нас в том, что мы должны бороться. Даже в тех случаях, когда эта борьба кажется проигранной…
Он откашлялся, и ему захотелось потушить так и не зажженную сигарету.
— Газета может многое, но, конечно, не все, — продолжал он. — Газета может сказать, что король-то голый. Но также может убедить
людей в том, что на голом короле — королевские одежды.Он не знал, что добавить к сказанному, но студентам сравнение понравилось, они оценили его, и тут же кто-то спросил, ограничивает ли их кто-нибудь в критике?
Порубан почувствовал, что все его тело требует никотина, хотя бы одной затяжки, и он просительно взглянул на доцента Войтко, но тот задумчиво смотрел куда-то вдаль, за головы студентов.
— Нет, этого я не могу сказать, — начал он. — Никто не ограничивает нас в критических выступлениях. Можно сказать, что дело обстоит как раз наоборот — от нас требуют критики, на нас давят, нас заставляют. А если что-то и ограничивает нас в критике, то это внутренние сомнения, если можно так выразиться, страх перед возможными последствиями, я бы даже сказал, какая-то неуверенность в собственных возможностях, в соблюдении границ. Ведь о чем-то можно писать, а о чем-то нет. Мы не можем выступать против суверенитета государства, против его обороноспособности, мы не можем пропагандировать войну или порнографию. Но кто может нам запретить писать правдиво и свободно обо всем, что нас окружает и чем мы живем? У кого есть такое право? Нет такой темы, о которой мы не могли бы писать! — Он вгляделся в лица, достаточно ли ясно им то, о чем он говорит, понимают ли они это? Конечно же, понимают, тут нет ничего такого, что трудно понять.
— Многим людям, однако, критика не нравится, они видят в этом посягательство на свое положение и боятся, что она вскроет их полную несостоятельность. Они вытаскивают на свет все свои заслуги, используют всех знакомых, все свое влияние, чтобы заставить нас замолчать…
Потом он еще добавил, что обо всех проблемах надо говорить открыто, что, если о них умалчивать, они не исчезнут сами по себе, не перестанут существовать, а наоборот, накапливаясь, могут привести к критической ситуации.
— Мы уже давно поняли, что если открыто и по-деловому не будем критиковать имеющиеся недостатки, то тем самым сами себя похороним.
С первой скамьи, что была прямо против стола, где сидели главный редактор и доцент Войтко, поднялась студентка и спросила, есть ли у него, главного редактора, ощущение, что печать свободна и независима. Задав вопрос, тут же снова села.
Михал Порубан проворчал, что ощущения у него бывают самые разные.
— Человек должен для себя уяснить, на какой стороне он стоит. Чувство свободы — вещь относительная. Свобода — это не анархия, не океан без всяких берегов. Скажем… медвежонок, родившийся в зоопарке, чувствует ту же самую свободу, что и медведи где-нибудь в тайге…
Доцент Войтко попытался свернуть разговор к другой теме, сказав, что первоочередной задачей печати является информация, при помощи которой и создается общественное мнение. Он говорил, будто читал лекцию:
— Информация сама по себе объективна, и лишь ее политическое изложение придает ей тенденциозность. — Он помолчал и посмотрел на главного редактора, словно приглашая его поддержать эту позицию.
Порубан начал с примера:
— Представьте себе, что организованная и вооруженная группа совершает нападение на какую-нибудь воинскую часть. Агентства печати выдают сообщение об этом событии. Одно агентство квалифицирует этот акт как проявление народно-освободительного движения, а другое — тот же самый факт оценивает как терроризм. Все зависит от того, кому принадлежит агентство. Я думаю, вы понимаете: все зависит от мировоззрения.
Он откашлялся и продолжал:
— В газете очень важна точная и быстрая информация. Первая информация, которая публикуется в газете, имеет решающее значение. Кто будет первым, тот и окажет воздействие на общественное мнение. Психологи, занимающиеся проблемами массовых коммуникаций, установили, что для того, чтобы утвердилась другая информация об одном и том же событии (а я имею в виду иное толкование), требуется усилий на тридцать процентов больше… Что это значит? Это значит, что нам надо выходить с информацией первыми…