… и просто богиня (сборник)

А что было бы с ними, с Олегом и Ритой, если б она не разговаривала с ним, а только ждала? Что было бы, если б не выспрашивала она, что думает он, о чем мечтает, хочет чего, чего боится. Что было бы, если б ждала она от их отношений только танца – если б ждала, а не требовала? Как скоро озлобилась бы, осатанела, возненавидев его вечную, ко всем случаям подходящую склонность делать вид, что все в порядке, прекрасно все? Что было бы, если б не умела Рита смеяться над собой, над ним, над их любовью – безусловно, неверной, и верной тоже, вне всякого сомнения, раз уж нет единого на всех закона любви. Что было бы, если б видела она всю нелепость бытия, каким бывает оно даже в самые нежные его моменты, и не могла бы усмехнуться, позволяя себе не принимать все слишком всерьез?

Что было бы, если б хотела только танец, только бал, а не цирк, не драму, не комедию – как получится?

Ревекка была слишком серьезной.

Она молча и сильно требовала от Олега, чтобы он любил ее так, как любят в любовных романах, которые так любят женщины овечьей выделки, – а он, человек полутеней и полутонов, не понимал, чего хочет от него его женщина. Она умерла, он разок-другой всплакнул. Пересчитать бы, сколько слезинок стоил каждый год их общей жизни? Думая об этом, Рита ловила себя на мазохистском удовольствии: Олег жил с женщиной, был, наверное, счастлив, и он легко так отправил ее в архив, не гадая о причинах, не сожалея о следствиях. И ее, Риты, уход, он встретит с той же грустью. Была – и сплыла. Умрет она, Рита, а он заживет дальше, снова кого-то встретит, кем-то увлечется, у кого-то пойдет на поводу. Рита была уже взрослой девочкой, она понимала, что после чьей бы то ни было смерти жизнь не заканчивает свое коловращение. Мост рухнул, но вода-то течет. Но Рита точно знала, что если Олег умрет, то и она совсем скоро загнется – от тоски, в муках, в сердечной немочи. Но она же дура, она же уродка, эта Рита. У нее душа в язвах. Какой с нее спрос?..

Такую написал бы историю.

Туда

Одна моя знакомая, она лысая, потеряла брата. Его, недавно разведенного, нашли на полу собственной квартиры с пластиковым пакетом на голове. Задохнулся. Квалифицировали как самоубийство, но не исключили, что трагическая неосторожность. Он умер без штанов. Вполне возможно, пытался обострить ощущения от оргазма кратковременной асфиксией. Есть, говорят, и такой способ очутиться на седьмом небе.

Номер седьмой не вышел, получился смертельный. К брату моя знакомая не ходила, вещи из съемной квартиры ее муж вывозил. «Ненавижу твоего бога» – такую надпись он прочел в спальне.

– Нацарапали прямо на обоях, – с явным огорчением шепнул мне он.

Моя знакомая, как я уже отметил, лысая. Совсем. Прежде у нее были пышные ржаные волосы до плеч, но случилась какая-то сложная болезнь, волосы выпали полностью, включая брови и ресницы. И улыбчивая красотка превратилась в барышню из научно-фантастического фильма. О ней, прежней, я могу судить только по фотографиям. Даже несмотря на собственную приметливость на лица, я не смог узнать, что за девица стоит на фото и, подняв руку, будто только что откинула тугую светлую прядь, хохочет во весь белозубый рот.

– Это ты?

– Это я.

Я познакомился с ней, когда голова ее напоминала бильярдный шар, когда она жила с тремя кастрированными котами в доме, окруженном садом, когда в качестве медсестры опекала неизлечимо больных, а я по журналистской надобности собирал материал о хосписах. Ничего принципиального она мне в интервью не сказала – мямлила что-то невнятное о работе, которая отдельно от дома, – но удивить тогда все-таки смогла: лысая молодая женщина не прятала своей безволосой маковки ни под париками, ни под шапочками, но и не делала из этого шоу. Она производила – тогда – впечатление человека, который и в новых обстоятельствах сумел зажить с душевным комфортом. У нее, правда, была одна не особо приятная привычка: она повторяла за собеседником концы фраз, причем с улыбкой, что, учитывая нулевое количество косметики на лице, напоминало язвительную усмешку.

Моя лысая знакомая рассказывала, как она буквально играючи получила водительские права. Все благодаря тому, что она много времени посвящала виртуальному автовождению – у нее даже специальный руль для тренажера имеется. Рассказывала о своем саде, требующем постоянного ухода. О кошках, конечно, тоже. Они у нее в доме повсюду – не только живые, но и деревянные, картонные, фаянсовые, рисованные.

– Красивые картинки, – сказал я однажды, когда, уходя от нее, увидел в прихожей три открытки в общей раме: Лондон, Париж и что-то знойное, вроде Рио-де-Жанейро. Открытки были сделаны явно недавно, но так умело состарены, что казалось, будто смотришь на них из будущего.

– Картинки… – усмехнулась она и толкнула раму своим коротким белым пальцем. – Пятно на стене спрятала.

Рама качнулась; я ушел, запомнив зачем-то это замечание, в котором мне послышалась самоирония.

В последнюю встречу она учила меня играть в настольный теннис у себя в саду. Дело было летом. Ее муж запекал сосиски на гриле в углу сада, а мы метались по обе стороны облезлого теннисного стола. Она показывала, как держать ракетку, чтобы нужным образом отбить шарик, но у меня ничего не получалось. Я смущался и от того делал еще больше ошибок.

– Бесполезно, – сказал я в итоге, на что она искривила губы, бледные, как мне теперь вспоминается.

Мы принялись есть сосиски, общаться. Ее муж говорил много, но главным образом о машинах, в которых я совсем не разбираюсь. Поэтому толком ничего не помню, кроме того что в придачу к своему джипу он купил кабриолет. Дантисты могут позволить себе и дом с садом, и жену, работающую на полставки, и кучу кошек, и кучу машин – наверняка так думал я, поддакивая мужчине, который тоже был лыс, но лишился волос естественным образом: темная шерсть курчавилась на висках, а кожа покрылась загаром. Он выглядел негативом своей жены, которую, наверное, любил – не бросил же он ее, лысую, ради какой-то другой. А может, он просто порядочный человек. А может, он знал ее душу, о которой я мог только догадываться, но так и не догадался.

– Почему бы тебе не пойти к психотерапевту? – спросил я безволосую знакомую на каком-то витке нашего садового разговора.

– Я знаю, что он мне скажет, – ответила она так, будто ждала этого предложения и уже хорошенько его обдумала.

– Ну и что?! Он же не говорить будет, а тебя слушать.

– Слушать… – повторила она по обыкновению.

– Поговорила бы, покричала, поплакала. Я бы пошел.

– Вот и иди. – Она встала и скрылась в доме.

Чуть позднее муж отправился за ней, а вскоре вернулся с известием: у супруги срочные дела, да и ему тоже пора…

Ушел и я. Точнее, удалился: знакомство оборвалось. Ни она не настаивала, ни я. На ее месте (не удивлюсь, если ты меня читаешь) я бы сходил к психотерапевту. Мы думаем, что мы умные. Может, мы даже таковыми и являемся, но всего знать мы не можем, нам даже самих себя до конца не изведать. Когда моя жизнь пошла трещинами, я стал у всех спрашивать совета. Я тоже полагал себя умным, но почему-то уверен был, что спрашивать совета надо, даже если знаешь, что тебе ответят. Потому что нежданно может треснуть где-то еще, в месте, вполне вероятно, самом непредсказуемом, и гной выйдет, и заживет рана. И не надо будет неразборчиво бурчать, зачем пошла ты смотреть за умирающими, почему бросила работу в детской клинике и пошла – туда…

Скажи!

Вначале заработал денег. А как запахло жареным, уехал. Не в Лондон, как «главный», и не в Вену, куда слились служки от Алексея на пару пинков повыше. И даже не в Малагу, поближе к теплу.

Выбрал Мадрид. Точнее, его пригород Эль-Эскориаль, провинциально-старинный, претендующий на звание самостоятельного города, – но обмануть Алексея было сложно, он влет сообразил, куда стремится этот городок с выложенными камнем улочками, из-за горы будто вставшими на дыбы. Купил квартиру с окнами на скверик из узловатых платанов, хотя маклерша, почуяв жирного карася, впаривала жилье побольше – дом или хотя бы полдома.