И восстанут Злые

— Замечательно, — раздраженно возмутилась она. — Я и не ожидала ничего другого. Может, только надеялась. Давай продолжай драться, если хочешь. Словно это что-то изменит. Если считаешь, что правда приносишь пользу, подумай как следует. Хотя ты все равно не понимаешь, что делаешь, я угадала? Ты даже не подозреваешь об этом, пока кто-нибудь другой не решит за тебя. А знаешь что? Ни одна из колдуний, приказывающих тебе, тоже ни черта не знает. Каждый твой правильный ход делает меня лишь сильнее.

— Да? Может, проверим? — с наигранной уверенностью поинтересовалась я.

— А знаешь почему? Потому что ты никогда меня не убьешь, и чем упорней стараешься, тем ближе подбираешься к тому, чтобы стать как я. Уже скоро ты будешь обивать мои пороги и умолять освободить трон. Ты знаешь, что я права. Это написано у тебя на лице.

«Когда объявишь свое имя», — были слова Магрила. И я вдруг поняла. Дороти с Глиндой думают, что хорошо меня знают. Считают, что я такая же, какой когда-то была Дороти: добрая маленькая девочка, жившая в степи, которая даже не представляла, что может быть злой. Но ей понадобился лишь небольшой толчок — скромная приманка, парочка пустых обещаний, — чтобы стать такой.

— Может, ты и права, — проговорила я. — Кажется, все остальные думают так же. Но между нами есть одно серьезное отличие.

— Какое же? — сладко пропела Дороти.

— Я знаю, кто я такая, — сказала я в ответ. Думала, что говорила тихо, но когда слова слетели с губ, они совсем не были тихи, а прозвучали так гулко, словно я прошептала их в микрофон.

Дороти попятилась. Я чувствовала, как клинку не терпится появиться, но заставила его оставаться на месте, просто чтобы доказать самой себе: он мне не нужен. Это всего лишь нож. Да, в нем, конечно, есть парочка магических прибамбасов, не говоря уже о прекрасном, вырезанном вручную Магриле на рукояти, но я сильна не из-за него. Это клинок имеет силу благодаря мне.

Поэтому, вместо того чтобы призвать его, я призвала себя. Подумала о своих былых сомнениях, о моментах, когда проглатывала унижения, поданные на блюде мамочкой, Мэдисон Пендлтон и Дороти. Нет больше этих дней.

— Я знаю, кто я такая, — повторила я вновь, на этот раз куда уверенней, с каждым словом призывая всю силу, ярость и — о да! — зло, расцветавшие в душе с самого детства. — И я готова за это бороться.

Руки задрожали, и я сжала кулаки, а потом протянула их вперед, сводя вместе под грохот грома — разряд черной молнии ударил с небес, рассекая туман. Все погрузилось во тьму, а потом она медленно рассеялась. Исчезли туман, и голоса, и Дороти, а я вновь могла видеть. Я прошла испытание.

Мы с Озмой стояли на узком галечном пляже в бухте среди гор, куда привела нас дорога. Обернувшись, я увидела, что она, извиваясь, тянется наверх сквозь узкую щель в хребте скалистых гор, таких высоких, что, запрокидывая голову, я едва видела вершины. Перед нами раскинулась стеклянная гладь большого озера, а за ним, на другой стороне — нереально было сказать, насколько далеко, — были еще горы, даже выше тех, которые мы только что миновали.

Протянувшись по берегу к самой кромке воды, дорога постепенно исчезла, пока от нее не осталось лишь несколько разрозненных, покрытых илом желтоватых кирпичей. Между ними у берега нашлось маленькое деревянное каноэ, такое потрепанное временем, ветром и дождем, что, казалось, развалится от малейшего прикосновения. Рядом с ним возвышалась воткнутая в илистый берег табличка. «Этот путь ведет к Острову потерянных вещей», — гласила она.

Остров потерянных вещей. Звучит чуть лучше, чем Туман сомнений. Если честно, то в этом названии скрыты хоть какие-то возможности. Я пнула борт каноэ, с удивлением обнаружив, что оно весьма прочное. Когда мы с Озмой обменялись взглядами, я почувствовала, что думаем мы об одном и том же.

Если мы направляемся на Остров потерянных вещей, то нам нужно найти нечто пропавшее? Или мы тоже потерялись? Нет. Впервые за все время у меня появилось ощущение, что я нашла себя.

15

Я гребла, пока руки не стали отваливаться, а потом гребла еще. Озма по большей части дремала, иногда просыпаясь лишь для того, чтобы осмотреться, увидеть, что ничего не изменилось, и вновь погрузиться в блаженный сон.

Я поплыла в сторону гор на другой стороне озера, посчитав, что если буду долго двигаться в одном направлении, то обязательно причалю к берегу. Но горы, казавшиеся такими огромными, когда мы стояли на пляже, сейчас странным образом становились все меньше и, чем дольше я плыла к ним, тем дальше отступали к горизонту, пока наконец не исчезли совсем.

Весло стерло мне руки. Мы остановились посреди спокойной, практически неподвижной водной глади, в которой купалось отражение неба, и сложно было сказать, где заканчивается одно и начинается другое. Я не могла даже поплыть обратно: когда вокруг только вода, невозможно сказать, где было начало.

Казалось, я переплыла край мира и очутилась в самом его начале. Единственным ориентиром оставалось солнце, впрочем, нельзя сказать, что и оно заслуживало доверия. Пока горы исчезали, солнце ускоряло свой небесный бег и теперь вставало и садилось, вставало и садилось — снова и снова, словно в покадровой съемке.

Конечно, вполне возможно, что кто-то в Изумрудном городе сошел с ума и забавляется с Великими Часами, но почему-то я так не думала. Когда я была маленькой и мама рассказала о линии перемены даты, я представляла, что это настоящая линия, начерченная по центру мира, и если ты поставишь ноги по обеим сторонам от нее, а потом посмотришь на часы, они будут столь озадачены, что стрелки начнут неистово крутиться. Вот сейчас было примерно такое же ощущение — словно мы оказались в ловушке, где время больше не знает, что ему делать.

— Я думала, это тебе полагается указывать путь, — сказала я Озме, которая по-прежнему находилась в блаженном полусне; одна ее рука свешивалась за борт, пальцы касались воды. — Как тебе идея проснуться и помочь мне?

Она вздохнула и перевернулась на другой бок. От безысходности я попыталась наколдовать путеводное заклинание, но, когда сотворила энергетический шар, всегда надежно исполнявший свое дело, он в замешательстве парил вокруг, пока не исчерпал себя.

Я в отчаянии уставилась на воду.

— По крайней мере, она не говорит, какая я неудачница, — озвучила я свои мысли. Но втайне я желала обратного, только бы избежать одиночества. Парочка фантомов, может, и не особо порадовали бы, зато с ними можно было бы поговорить. Хоть какая-то компания, кроме себя самой и этой спящей красавицы.

Звук собственного голоса привел меня в эйфорию, близкую к опьянению, и я хихикнула.

— Наверное, мне стоило догадаться, что Остров потерянных вещей будет не так легко отыскать, — выдавила я. — Было бы даже смешно, да? В смысле, если бы мы сами не оказались так окончательно, бесповоротно, совершенно потеряны.