И жили они долго и счастливо

А теперь вот это. Он никогда не полюбит ее… Многие ли женщины слышали такое от своих мужчин? С этим разобраться самостоятельно никак не получалось. И никак не получалось представить, а как бы выглядела любовь Кощея, если это была нелюбовь? Разве он хоть раз позволил себе намеренно обидеть ее словом или делом? Разве не заботился о ней? Не был внимателен к ней? Не уделял ей время, которого у него было не так уж и много? В конце концов, разве не он провел возле нее три дня, отпаивая морсами и отварами, когда она умудрилась простудиться на январских праздниках?

Василисе очень хотелось это с кем-нибудь обсудить. И она даже знала, кто смог бы ее понять. Но разве можно подойти к кому-то и спросить, как ему живется с куском камня, лишенным большей части чувств? Разумеется, это было совершенно невозможно.

Однако Божена нашла ее сама: подловила у кабинета. Василиса вышла из него и увидела ее. Снегурочка стояла у окна в коридоре и разглядывала пейзаж за ним: весна вовсю заявляла свои права, снег таял, и Данила, особо мрачный в эти дни, едва успевал убирать месиво с парковых дорожек. Она как всегда была босиком. Длинные тонкие руки украшали браслеты с бубенцами. В простом сером платье с многослойной юбкой она казалась совсем девочкой. Услышав скрип двери, Снегурочка обернулась. Зазвенели бубенцы, взметнулись и красиво опали распущенные светлые волосы.

— Здравствуй, — поприветствовала Василису Божена, и голос ее прозвучал хрустальным перезвоном.

Легко было забыть о том, что Снегурочка не человек, но стоило заговорить с ней или взглянуть ей в глаза, как все вставало на свои места. Глаза у Божены были светлые-светлые, сероватые, цвета талого льда под водой. Василиса знала, что она видит ее насквозь, и от этого было не по себе.

— Ты который день хочешь спросить меня о чем-то, — продолжила Божена, — так спрашивай, потому что совсем скоро я лягу спать.

Она улыбалась и ждала, не торопя. Василиса замялась, не зная, как поступить.

— Это очень личный вопрос, — вздохнула она. — Я не вправе тебе его задать.

— Отчего же? — удивилась Божена. — Я ведь сама предложила. И я не вижу в тебе никакого злого умысла. Но этот вопрос важен для тебя, так зачем же терзаться, если я готова дать ответ?

Василиса перевела взгляд в окно. И вот так, когда она видела Божену лишь краем глаза, ей показалось, что та тает, как и снег на улице, будто снежная баба в теплый день.

— Я хотела спросить, как ты можешь оставаться с Данилой, если он не может тебя любить, — выпалила она.

Божена нахмурилась, но в хмурости этой не было злости или гнева, скорее она просто задумалась.

— Не любит… — повторила она так, словно пробовала эти слова на вкус, а потом покачала головой. — Из года в год Данила больше шести месяцев ждет меня, пока я сплю. Поит укрепляющими отварами, следит, чтобы моему телу было спокойно и безопасно. Выхаживает, когда я пробуждаюсь. И держит за руку, когда принимаю зелье, чтобы уснуть: ведь это страшно, каждый раз как маленькая смерть. Ты полагаешь, это не любовь? А что вообще такое любовь?

— Я не знаю, — честно ответила Василиса. — Но хочу понять.

Бажена серьезно кивнула.

— А даже если это и не любовь, — продолжила она, — то есть ли смысл пытаться дать этому название, стоит ли обесценивать? Порой я смотрю на других, и мне кажется, что мы с Данилой даем друг другу все то же, а может и больше… И потом… Любовь так часто приносит боль. Я вижу: тебе тоже принесла и до сих пор мучает тебя… Ты оставила кого-то, кого очень любишь… А вот Данилу любовь обратила в камень. Мои родители любили меня. Назвали Боженой — богом данной. А в результате прожили со мной лишь три зимы, потому что тяжело лето за летом терять дочь, и не знать, вернется ли она. Данила дает мне надежду и уверенность. А я ему тишину и покой. И я не боюсь его прикосновений, какими бы холодными они не были, а он моих. И для нас это ценно. И нам с ним не нужна любовь. Впрочем, — Снегурочка отвела взгляд, — не знаю, имею ли я право рассуждать об этом. Я ведь не человек. Может быть, вы ощущаете все по-другому и нуждаетесь в другом…

— Нет! — замотала головой Василиса.

И ей, столько месяцев убежденной, что Данила лишь кусок камня, вдруг стало невыносимо стыдно. И он, и Божена — они тоже умели чувствовать и страдать, и тоже хотели самого простого: тепла и поддержки, кого-то близкого рядом. Как же она могла думать иначе?

— Нет, — повторила Василиса. — Я уверена, что ты вправе, и более, чем другие.

Снегурочка снова улыбнулась.

— Мне приятно, что ты сейчас подумала обо мне как о человеке… С тех пор, как вы стали быть вместе, ты стала теплее. Словно оттаяла… Или словно он разжег в тебе костер… Он поделился с тобой огнем, да? Ведь в нем столько огня… Порой это пугает… А ты совсем не боишься… — нараспев произнесла она, ни капли не смущаясь, а у Василисы вспыхнули щеки: Божена знала!

Василиса судорожно попыталась придумать, что ответить, но ответ не понадобился. Не прощаясь, Снегурочка вдруг развернулась и пошла прочь по коридору, но через несколько шагов опомнилась — обернулась.

— Не волнуйся, я никому не говорила, — заверила она, а потом взгляд ее неожиданно погрустнел. — Василиса, если тебе не сложно, когда я сплю, заходи иногда к Даниле. Ему важно слышать человеческий голос, обращенный не с просьбой, а с простым дружеским участием.

— Он раздражается, если я захожу, — призналась Василиса. — Я не хочу докучать.

— Он просто отвык от людей, — совсем печально вздохнула Божена. — Я буду тебе очень благодарна, Василиса.

И она снова развернулась и больше уже не оборачивалась, и бубенцы на ее браслетах печально пели свою последнюю для этой весны песню.

***

Тем вечером сразу после ужина Василиса сбежала в гостиную. После работы Настя затащила ее в торговый центр, а там недавно открылся магазин товаров для рукоделия. Василиса полчаса ходила вдоль рядов, пытаясь убедить себя, что ей ничего не нужно, а потом внезапно разозлилась и решила, что имеет право себя побаловать, она и так слишком долго отказывала себе в этой маленькой радости. Первые два года в этом мире ей ничего особо не хотелось, хватало и того, что она сама шила себе платья, но с тех пор, как она сошлась с Кощеем, руки все чаще стали просить работы для удовольствия, а не для дела. Так что к нему домой Василиса приехала нагруженная покупками и едва дождалась момента, когда можно было полностью отдаться любимому занятию. Полная предвкушения, она разложила все свои приобретения на диване, раздумывая, что именно хочет сделать. Решила, что могла бы вышить птицу. Оставалось придумать рисунок и сделать эскиз на ткани, и можно было приступать.

Кощей зашел в комнату, положил руку ей на плечо.

— Пойдем в спальню, — не без намека позвал он.

— Я не хочу, — пробормотала Василиса, увлеченная своим занятием, и замерла, осознав, что именно произнесла.

От переполнявшей ее секунду назад радости не осталось и следа. Она знала, что будет дальше. Сейчас он скажет: не дури. Возьмет ее за руку и потянет за собой. Сначала ласково, потом с силой… Это ведь была одна из причин, по которой она так ни разу и не сказала «нет», не остановила, даже когда почувствовала, что сможет сделать это. Она боялась узнать, что все его слова, что так можно, всего лишь слова. Нет, только не он… Ладно, это ничего, сейчас исправится, улыбнется и пойдет за ним добровольно, а в процессе будет думать о вышивании, а может быть, даже и захочет… Как плохо, когда на стенах нет цветов, и не на что смотреть, не в чем спрятаться…

— Жаль, — ответил Кощей. — Что ж, передумаешь, разбуди. Не засиживайся допоздна и, пожалуйста, не забудь погасить свет, когда пойдешь на второй этаж, хорошо?

И он поцеловал ее в лоб и ушел. Вот так просто. Она сказала «нет». И ее «нет» все решило. И ничего страшного не случилось. Кощей не обозлился и не стал настаивать. Он позволил ей выбрать.

С Кощеем она была в безопасности. Рядом с ним она принадлежала самой себе. Так на кой черт ей понадобилась его любовь?! Или даже больше: зачем ей понадобилось ее подтверждение в виде его слов?