И жили они долго и счастливо

Кощей огляделся и свернул влево. Прошел мимо молодильных яблок, небольшого клубка из золотой шерсти, стареньких поношенных сапог…

Сейчас мысль о том, чтобы сделать из жены экспонат вызывала в нем отвращение. Как это могло прийти ему в голову? Все равно что спрятать солнце под землей. Заточить огонь на дне океана. Это было бы хуже, чем просто убить ее. Ее нельзя было держать под стеклом. Она была самой жизнью и должна была оставаться такой. Однажды он уже сделал это с ней. А потом, следом за ним, точно так же поступил Иван.

Иногда вопреки собственному желанию Кощей думал о том, что все могло сложиться иначе. Как быстро он сломал бы ее, если бы все-таки взял в жены тогда, когда похитил у Яги? А если бы стал действовать по-другому, ухаживал бы за ней и попросил ее руки, когда она была бы готова к этому? А что было бы, если бы Иван догадался выпустить жену из терема? Василиса бы захотела отблагодарить, она бы и отблагодарила. И он до сих пор был бы жив, Кощей был уверен, Василиса бы не поскупилась и продлила его жизнь. Родила бы ему еще детей. Они были бы счастливой любящей семьей, и Кощей бы никогда не познал ее объятий. Но на его счастье Иван ни о чем таком не догадался, и Василиса досталась не ему.

Свобода… Все, что было нужно Василисе — это свобода. И тот, кто сможет эту ее свободу для нее отстоять. Тот, кто позаботится о ней. Чем лучше он заботился о Василисе, тем щедрее по отношению к нему она становилась. И порой Кощея пугала мысль о том, что он совершенно разучился без нее жить, и возможность потерять ее вселяла в него ужас. Теперь, после того, что произошло, этот ужас лишь стал сильнее. Но даже без Марьи Василисе все равно грозила скорая смерть. Кощей мог сколько угодно ненавидеть Моревну, но она была права: весь отпущенный Василисе срок был жалкой насмешкой над его бессмертием.

Кощей прошел мимо пустого постамента. Здесь должен был находиться флакон с огоньком из Смородины. Сможет ли он шагнуть в нее, когда придет срок? Или струсит, смалодушничает и так и останется жить вечной тенью самого себя? Или случится худшее, и его сорвет, и сила хлынет из него, сметая все на своем пути…

Нет, нельзя сейчас думать об этом. У него еще есть время, чтобы найти решение. Не так много, но есть. Но если они с Василисой оставят тот мир и будут жить в Нави, времени станет куда больше. Однако имеет ли он право привести ее сюда, даже если это ее собственное желание?

Кощей сделал еще шаг и резко остановился. Повернулся к постаменту, на котором стояла древняя, почерневшая от времени кособокая деревянная шкатулка с грубым неверно вырезанным рисунком на крышке, словно резал ребенок, пробуя себя в этом деле впервые.

Было еще несколько вопросов, на которые у Кощея не было ответов. Когда благополучие Василисы стало для него важнее его собственного? Как получилось, что он и правда готов был ее отпустить, только чтобы не делать ей больно? В какой момент ему захотелось полюбить ее, потому что она была достойна не только его заботы, но и самой любви? И почему ему было так больно от осознания того, что он, бездушный, никогда не сможет этого сделать?

Кощей подошел к постаменту, аккуратно снял колпак и отложил его в сторону. Провел пальцами по изрезанной крышке. Нахмурился. Ему все казалось, что он о чем-то забыл. Это ощущение не покидало его с тех пор, как он шагнул в зеркало, и изрядно мучило. Он перебирал предпринятые меры безопасности словно бусины на четках и никак не мог понять, о чем же мог не подумать. А может быть, это вовсе не было связано с Василисой? Но вот сейчас, при взгляде на шкатулку, на задворках сознания шевельнулось что-то…

И вдруг он понял. Кольцо! Он не проверил Василисино кольцо!

Ужас холодом скользнул вдоль позвоночника и обосновался в животе. Нужно было немедленно вернуться домой! Кощей развернулся, намереваясь как можно скорее подняться в замок и добраться до зеркала, но в этот момент Навь содрогнулась от невиданной силы призыва. И Кощей узнал голос, что позвал его подданных прийти и преклонить колени.

***

В чувства Василису привели собаки. Хугин так яро вылизывал ей лицо, а Мунин с таким отчаянием бодался головой в грудь и толкался лапами в плечи, что они просто не оставили ей выбора.

— Все, все, — прошептала Василиса, только чтобы успокоить их, обняла, и ощущение лоснящихся шкур и перекатывающихся под ними мышц дало ей опору.

Нужно было сделать что-то простое. Что-то такое, что не требовало бы от нее особых усилий и раздумий. Василиса огляделась, увидела рассыпавшиеся продукты и стала складывать их обратно в пакет. По одному яблоку. По одному апельсину. Подняла шоколадку, покрутила в руке. Наверное, стоило проглотить кусочек, возможно, это помогло бы, но от одной мысли об этом начинало тошнить, и ее она тоже отправила в пакет. В конце концов на траве осталась только открытка. Василисе было мерзко к ней прикасаться и уж точно не хотелось заносить эту гадость в дом. Но она должна была показать ее Кощею. Кто бы ни прислал открытку и чего бы он не хотел ею добиться, он явно был не расположен к ее мужу, и она не могла не сообщить ему об этом.

И потом…

То, что там было написано, не обязательно должно было быть правдой. Она задаст Кощею прямой вопрос. Он ответит ей, все объяснит, и наверняка все окажется не так страшно. Наверняка это какая-то ошибка, или ложь. А если и нет…

Пока что она не будет думать об этом.

— Хугин, взять, — приказала она, указав на открытку, и Хугин, фыркая и всем своим видом изображая неудовольствие, поднял картонный прямоугольник, аккуратно прикусив за краешек.

Дом встретил тишиной. Василиса занесла пакет на кухню, а потом они с Хугином вдвоем поднялись в кабинет Кощея.

— Положи на стол, — сказала она и дважды хлопнула рукой по столешнице.

Доберман послушно исполнил команду. Василиса краем ногтя поправила обслюнявленную открытку так, чтобы ее край лежал вровень с краем стола: Кощей любил порядок. Подошла к зеркалу, сняла покрывало, дотронулась пальцами до твердой стеклянной глади.

Попробовать шагнуть?

Кощей пытался учить ее ходить зеркальными путями, но она путалась в тропах и ни разу не смогла осилить путь даже до середины. Пройти до другого мира? Не было смысла врать себе. Она собьется с дороги, и даже муж никогда не найдет ее в зазеркалье.

Сзади раздался резкий звон, и от неожиданности Василиса вздрогнула, обернулась. Звон повторился, и она узнала этот звук. Это был рабочий сотовый Кощея. Обычно он отключал его, когда уходил в Навь, но в этот раз, должно быть, забыл. Кто-то прислал ему сообщения.

Василисе вдруг захотелось на них взглянуть. Хоть что-то, связанное с мужем. Близкое, понятное, родное. Она вернулась к столу, открыла верхний ящик и достала телефон. Разблокировала экран и прочитала появившийся текст.

«Парк на Пушкина. Беседка. Через тридцать минут.»