И жили они долго и счастливо

Сокол все сидел, уставившись перед собой.

— Ну что молчишь? — гаркнул Баюн. — Язык проглотил? Или без моей команды говорить разучился?

Финист моргнул. Потом поднял голову и посмотрел Баюну прямо в глаза, но как-то странно, словно видел перед собой не кота, а нечто другое.

— А я и уйду, — твердо сказал он, а потом забормотал, прерываясь и сбиваясь, выдавая неоформленный поток мыслей. — Вот прямо завтра… Нет, завтра не получится, там два дела надо дооформить… Послезавтра. Послезавтра возьму и уйду... На три недели. Нет… На три много, потом не разгребу. На две... Возьму Настю и рвану с ней в отпуск. У Тихомира дом в лесу, специально так строил, чтобы никто ему учиться не мешал, вот пусть он временно у Светозара поживет, проникнется прелестями семейной жизни. Конечно, это отобьет у него охоту жениться еще лет на десять, если не больше, ну да ничего... И Яра у Светозара поживет, им там одним меньше, одним больше, они и не заметят, а ей весело будет… А мы с Настей вдвоем побудем, да. Нам это давно нужно. Вот так.

Сокол встал и покачнулся.

— Спасибо, — вдруг сказал он, и взгляд его прояснился. — Спасибо, что спас ее тогда. Она сегодня с утра меня спросила, виню ли я ее за то, что мне пришлось нести тебе службу. Вот дурная, да? Как будто бы без нее я смог бы жить дальше.

— Светлые, — вздохнул Баюн, заметно расслабляясь. — Что с вами не так? Любите друг друга, жертвуете ради друг друга. И еще счастливы при этом. Надеюсь, ты ей то же что и мне сказал.

Сокол усмехнулся.

— Сказал. И еще много раз скажу за следующие две недели. Все, пошел я. Настя ждет. Завтра часов в пять утра здесь буду, надо будет распоряжения раздать и бумаги кое-какие закончить, и… Спасибо.

— За что на этот раз? За то, что тридцать лет тебя использовал?

Сокол засмеялся.

— А ты меня использовал? Ну вот, а я и не заметил. Темные… Знаешь, что с вами не так? Вы просить не умеете, думаете, если просто попросите, то вам обязательно откажут, или потребуют что взамен, или предадут в процессе. По себе, наверное, судите. Но если бы мир был устроен так, то он давно бы рухнул. Все, пошел я. Надо Настю обрадовать. Главное, чтобы не решила, что я опять напился…

И он, бормоча, вышел из кабинета.

Глава 6. Ретроспектива.

середина декабря 2003 года

— Варвара, у тебя веретено есть? — с порога вопросила Василиса, врываясь в каталожный зал Архива, где в это время хозяйничала его хранительница, и забывая поздороваться.

Варвара хмыкнула, но невежливость ее комментировать не стала, взмахнула рукой. Один из ящичков карточного каталога открылся, из него вылетели несколько картонных прямоугольников и послушно легли ей в руку.

— Веретено-убийца, веретено-усни-навсегда, веретено для прядения золотой нити… — перечислила она. — А тебе что конкретно надо?

— Да нет, — замотала головой Василиса. — Мне самое обыкновенное, не волшебное.

— Да? — удивилась Варвара. — Ну пойдем.

В отличие от остальных сотрудников Конторы, обитавших на ее территории, Варвара жила не в общежитии, а в Архиве. И до этого момента Василисе ни разу не приходилось бывать в ее комнате.

Она оказалась совсем небольшой, но очень светлой, опрятной и уютной. На односпальной кровати, покрытой вязаным пледом, примостились одна на другой три подушки с лежащей сверху кружевной салфеткой. Льняные шторы, расшитые узорами, прикрывали окно. Под окном стоял добротный расписной сундук. Еще один — побольше — был у стены. На столике у входа стояли зеркало в красивой резной раме, кувшин и тазик для умывания. А над кроватью висел карандашный портрет. Он явно был выполнен рукой самой Варвары, но выполнен хорошо и с чувством. С портрета Василисе улыбался молодой мужчина. Лицо обрамляли волнистые волосы, перехваченные кожаным шнурком на лбу, глаза смеялись, и от них россыпью шли морщинки. Он явно был смугл — Варваре хорошо дались полутона, — но скорее от постоянной работы на солнце, чем от природы. И улыбался он легко и приятно.

Василисе не нужно было спрашивать, кто это. Она и так знала. Все знали. Это был Андрей, муж Варвары. А вот портретов детей здесь не было, и Василиса даже и не знала, были ли они у них. И не рисковала спрашивать, мало ли, у кого что за плечами.

Варвара тем временем открыла сундук у окна, вытащила из его недр тряпичный сверток из грубого льна и разложила на столе.

— Выбирай, — предложила она.

О, это были отличные веретена! Василиса с предвкушением осмотрела их. Руки потянулись к самому тонкому, но она одернула себя: давно не практиковалась, так по самонадеянности можно загубить всю работу*. Она выбрала немного потолще и не смогла сдержать вздоха удовольствия, когда пальцы коснулись дерева. Все внутри нее возликовало, отозвавшись знакомому с детства предмету. Она и не подозревала, насколько соскучилась по любимому занятию. Чувствовать вес веретена в ладони было также прекрасно, как ощущать возвращение силы.

— Я тебе и прялку дам, — предложила Варвара. — Она замечательная, мне ее Андрей на свадьбу дарил.

— Спасибо, но не надо прялку, — отказалась Василиса, с улыбкой покручивая в пальцах веретено.

Пальцы радовались, и все в ее душе пело от предвкушения: она любила рукодельничать, а когда еще и цель благая, так лучше ничего и не придумаешь. В мыслях она уже была у себя в комнате, ей не терпелось начать.

— Неудобно же без прялки… — удивилась Варвара.

— О, не переживай, — улыбнулась Василиса. — Спасибо большое, через недельку верну!

И она убежала, едва ли не подпрыгивая, и забыв попрощаться.

Варвара в замешательстве посмотрела ей вслед. Такой она ее еще ни разу не видела.

Самым сложным оказалось дождаться ночи. Василиса вся извелась, ожидая, когда луна наберется красок. Она то и дело садилась у окна, крутила веретено, вспоминая движения, и переживала, как бы небо не заволокло тучами. Но судьба ей благоволила: луна была большой и яркой и щедро пролила в ее окно свой свет.

Василисе не нужна была прялка, потому что ею ей служило небесное светило. Она сжала в левой ладони пучок лунного света, отделяя его от общего потока, скрутила пальцами нить потоньше и привязала за краешек к веретену, накинула петлю, чтобы нить держалась. Лунный свет был мягким и прохладным, и работать с ним было легко. Василиса вытягивала свет, крутила нить, наматывала ее вокруг веретена, чувствуя, как гладко скользит она между пальцев. Ей хотелось петь, и она запела. Ее больше ничего не беспокоило, и ничего не осталось, кроме ощущения света в руках и легкости во всем теле, она пела что-то о тепле и о доме, о свече, что поставили на окно, дабы все вернулись к очагу, о том, что не должно быть боли, о спокойных добрых снах, уюте и покое. Руки наполнились силой, и ее живая, горячая благодарность устремилась в нить, но Василиса не заметила этого. Слишком глубоко вошла в транс. Песня лилась, мешалась с дыханием, вплеталась в нить. К утру свет стал таять, и Василиса очнулась, потому что закончила. Поскорее отрезала нить, чтобы она не исчезла вместе с меркнущей луной. Голова немного кружилась. Василиса списала это на бессонную ночь. Но легкий объемный моток пряжи в руках вселял в ее сердце небывалую уверенность.

Дальше было сложнее. На следующий вечер, едва дождавшись сумерек, Василиса села плести узор и поняла, что не знает, каким он должен быть. Она понимала, что хочет получить в итоге, но ничего не складывалось. «Потому что плетешь как для себя», — подсказал голос внутри. А ей нужно было не для себя. И она стала думать о том, для кого делала работу. Тогда пошло легче. Странно, правда, получалось. Плетение выходило жестким, неровным, топорщилось местами, напоминая сцепленные ветви терновника, но таков был тот, в благодарность кому она все это затеяла. И Василиса снова отдалась на волю интуиции.

— Бледная ты какая-то, — сказал ей Баюн в пятницу вечером, — не заболела часом? Не спишь, что ли?

Василиса постаралась улыбнуться пободрее. Она плела и переплетала, неудовлетворенная своей работой, и поскольку могла работать только по ночам, когда возвращалась сила, спать получалось совсем мало.

— Иди-ка к себе, — вздохнул Баюн, — да отдохни за выходные хорошо. Чтобы в понедельник была как огурчик. Полутруп мне тут не нужен, на Буяне такую кадровую политику не одобряют.

Василиса попрощалась, вышла из кабинета, задумалась о своем и в безлюдном коридоре шириною в три метра столкнулась с Кощеем.

— Василиса, — поприветствовал он, придержав ее за локоть и не дав упасть.

Она зарделась и сделала шаг назад.

— Как рука? — тихо спросил Кощей.

— Уже зажила, — улыбнулась девушка, — мазь отлично помогла. Там еще много осталось, я совсем по чуть-чуть брала, я верну.

— Оставь себе, мало ли, — вздохнул Кощей и нахмурился. — Бледная ты какая-то. Не заболела?

Василиса захихикала.

— Что смешного? — не понял он.

— Вы с Баюном мыслите одинаково, — пояснила Василиса. — Он меня вообще полутрупом назвал.