И. Полетаев, служивший швейцаром

Одна в женщинах похоть, мммммм.

* * *

…И проносились мимо домики и огороды, лесочки и поляны, бежали по шоссе автомобили, посверкивали на солнце спицы велосипедистов. Полетаев тупо смотрел в окно электрички. Ему хотелось спать. Работал он когда-то официантом в вагоне-ресторане. И постоянно спал. Спал, когда менял этикетки на винах, за считанные секунды, на зависть виноделам, возгоняя дешевый коньяк в самый дорогой, спал, когда считал деньги, спал с поварихой Кирой, деля по простому графику, то есть через ночь, ее отзывчивую походную полку со своим шефом Мишей Свинцовым, учившим своих подчиненных жить. Я за пятнадцать лет работы на дороге, назидательно делился Миша, ни одного честного инспектора не встретил. Запрыгнет на станции ко мне эдакий суслик, схватит в зубы приготовленный для него ящик с красной икоркой, балычком, винцом, даже сосисками не побрезгует, — и обратно скок, как белочка с ветки, простой народ, отзывчивый, им, как вот мне, деток надо кормить, половину свою ненасытную одевать, государство нас так поставило — лицом друг к дружке: я не сворую, ему ничего не дам, хорошее государство, удобное, не государство, а публичный дом с теплым сортиром, говорят, правда, был какой-то занозистый мужичок, выпендривался все, не возьму, под суд пойдете, идейную хренотень в общем на уши трудовому народу вешал, и где он теперь?

— Где? — просыпаясь, пугался Полетаев.

— Сгинул в степях Забайкалья. Так вот. — Миша удовлетворенно присвистывал и хохотал.

Над Полетаевым Миша Свинцовый ухохатывался еще заливистее.

— Е! Опять побили! Ну маменький сыночек, ну я торчу! Ты остановись вовремя, нажми на тормоза, если твой командировочный уже без кожана, без кейса, без бабок, убери карты, зачем с него еще и штаны снимать? Ты погладь его ласково по темечку, проводи до тамбура, а назавтра уйди под воду, притихни рыбкой в аквариуме, на кой черт ты ему тащишь с утра опохмелиться да еще с миской наших помоев?! Я бы тебе за такие штучки не то, что вывеску отдраил, я бы тебе еще розочку понятно где отпечатал!

— Но утром стыдно, — жаловался Полетаев вяло.

— Тогда идти в монастырь, задрыга. — Полетаевская совестливость почему-то вызывала у Миши сочувствие. — Будешь там грехи отмаливать.

Два года продержался Полетаев в вагоне-ресторане, но не выдержал — сошел с колес в столице. Карты он выбросил в окно, когда поезд набирал ход, чтобы через две станции пригудеть к Казанскому вокзалу. Крестики и ромбики лихо взметнулись и тут же опали, слившись с блекло-рябой дорожной насыпью.

Аристократом хочешь стать, сказал по поводу полетаевского побега Миша, в писателя заделаться, ни хрена у тебя не выйдет, в столице живут одни прохиндеи и проститутки, а ты дырявая башка, барышня кисейная. Ты бы бабки сначала скопил, а потом уж дерзал, пионер.

Правда, и Мишу драматургический пыл Полетаева, начавшего именно под стук колес, в редкие часы душевного бодрствования, сочинять свою бессмертную пьесу "Рога" настраивал на определенное почтение.

— Талант он как чирей, — изрекал Миша задумчиво, — не прорвет его наружу, так он все твои внутренности отравит. Строчи, клоун!

… Проскакал мимо неровный лесок, провальсировали телеграфные столбы. Опять заснул! Полетаев открыл глаза и тяжело вздохнул. Миша Свинцовый сейчас, однако, уже наверняка миллионер. Знай, греет свое лохматое брюхо на Канарах, где полным-полно диких белых обезьян. А я… я как всегда летун-одиночка, ни кола, ни двора, только бедная мама в городе В., свято верящая, что ее гениальный отпрыск вернется к ней на белом скакуне. А Миша небось уже на "Мерседесе", с двумя телохранителями из бывших железнодорожных инспекторов, с длинноногой лохудрой в фальшивых бриллиантах, купленных у Эмки. Это, однако, немного утешает. Полетаев кисло улыбнулся. А я вот еду в электричке зайцем и боюсь контролера, очень я боюсь контролера, и Эмку боюсь, спать хочу… Но только не с Эмкой! Нет! Никогда! Только не это!

И вспомнил про голубенькие глазки.

Кабы к этим глазкам да к восхитительному отсутствию интеллекта еще бы и жилплощадь в центре! Тогда свобода! Прощай, тиранша навсегда!

(Полетаев не заметил, как от меланхолической ретроспекции перескочил к футуристической арии, причем в полный голос. Благо вагон электрички был совершенно пуст.)

И оказалось — центре.

Ну разве не гений я, ликовал Полетаев, расхаживая по огромной квартире. Смотрите здесь, смотрите там, нравится ли это вам? Кухня переходила в аэродромный холл, обвешенный картинами в овульгаренном эйнштейновском духе, в том смысле, что ничего не было понятно относительно их содержания, а из двух туалетов можно было элементарно сделать стерильные медицинские лаборатории. Истинно гений я, в натуральную величину.

— А где твои батюшка и матушка? — поинтересовался Полетаев, усаживаясь на крутящийся стул, как раз с целью на нем покрутиться.

— Предки на Филиппинах. — Марина хохотнула. — Скоро заявятся.

— Жаль. — Полетаев спохватился. — Жаль, что тебе не удалось поехать с ними.

— Филиппины — это не круто. — Марина пожала плечами. — Мне что, там с предками бамбук курить от скуки?

— Бамбук — это лажа.

— А у меня и свой хауз есть, — зачем-то сообщила Марина, — правда, далековато, на юго-западе, в новом районе.

— Далековато, — надув щеки, согласился Полетаев. Он опасался выдать свое нескончаемое ликование. Могучая Эмка, почему-то по частям, начала уже таять в его несчастном прошлом.

— А у тебя что? Машина какая?

— У меня пока двухкомнатная, Романова двадцать квартира пятнадцать, — назвал он с ходу адрес Гриши Застудина. — А машину я в позапрошлом году разбил, теперь страх, понимаешь, сяду за руль, задыхаюсь и ноги зябнут. Психоаналитик сейчас со мной работает. Может, пройдет… Я тут с Рязановым встречался, — Полетаев ловко сменил тему, — знаешь такого мэтра? Он читал мою пьесу, прямо упал с кресла от смеха, хочет ставить…

— О! — сказала Мариночка, удолетворенно кивнув и закуривая "Вог".

— Думаю, что возьму на главную роль Абдулова…

— Я видела в журнале — ему уже полтинник! — Мариночка скривила накрашенные губки.

— Так он будет играть роль папаши твоего жениха, —нашелся Полетаев.

— Давай покажу тебе мэна в моем вкусе! — Она быстро нажала на серебристый пульт наманикюренными пальчиками и на огромном плоском экране началось такое, что Полетаев от стыда зажмурил глаза. Какой из мэнов был во вкусе Мариночки, узнавать не хотелось. Любимый актер полетаевской юности Александр Абдулов казался бы среди этих домноподобных эротоголиков андерсоновским эльфом.

— Все это пошло, — беря себя в руки, сказал Полетаев. Он приоткрыл глаза, но отвернул голову от маниакального экрана, с которого неслись вой и всхлипы. — Дай лучше сигаретку.

— У тебя что своих нет? — Удивилась Мариночка.

— Я, как Бернард Шоу, вчера бросил курить, но после встречи с тобой опять потянуло!

Незнакомое иностранное имя на Мариночку подействовало и она протянула Полетаеву пачку с сигаретами.

— Вообще-то я хочу быть секс-звездой, — призналась она.

— Мне кажется, — Полетаев вдохнул дым и тут же выдохнул, — у тебя фактура что надо, и фигурка и вообще.

— Смотри! — Мариночка быстро скинула мини-юбку, потом яркую футболку, потом прозрачный лифчик, потом…

— Подожди-ка, — смутился Полетаев, — не так сразу, я не успеваю оценить каждую твою деталь взглядом сценариста.

— А как?

— Сначала продемонстрируй ножки.

— Плиз! — Мариночка заскочила на журнальный столик и подняла сначала одну длинненькую конечность, а потом вторую. Ее отражение на поверхности столика проделало то же самое, только почему-то вниз головой. — Клево?

— Угу.

— Дальше? — Она с голливудской улыбкой приспустила трусики яблочной окраски: зеленая их часть плавно переходила в розовую. — Смелее! Чего ты обалдел, будто тебя об тэйбл шарахнули?! Импотент, что ли?

— Кино — это не порнография, — с достоинством произнес Полетаев, пытаясь скрыть охватившую его тревогу: события разворачивались с непредвиденной скоростью. ("Все-таки я человек патриархальных взглядов, м-да, сначала подарить цветочки, потом церемонно познакомиться с отцом семейства") — Кино требует ко всему не легкомысленного, а серьезного отношения. Мне внимательно нужно к тебе присмотреться. Проверить, как ты двигаешься, говоришь, одним словом, оценить твою пластику.